Под красной крышей

Любил ли он меня? Ненужный вопрос.

Я и тогда не задавала его, захлебнулась шепотом этого человека, его дыханием и обрела возможность видеть и говорить, только очутившись в самолете. И ты уже была во мне, даже мной не угаданная, не почувствованная.

Вот как бывает: жизнь уже стала абсолютно другой, а человеку нужна еще пара месяцев, чтобы понять это. А в те часы полета ощущала одну лишь боль: он сидел через проход от меня чуть впереди, но мы уже расстались. И оказались дальше некуда. Трудно стало дышать. Невозможно было не смотреть на его полупрофиль. И так хотелось застонать, скорчиться, заорать во все горло! Если бы я только знала, что ты уже была во мне, насколько бы мне полегчало…

Любил ли он меня?»

* * *

Гримерша уверенными мазками наносила на ее лицо новые кровоподтеки. Видеть себя не хотелось.

«Хотя это поддельная кровь, – думала Ульяна, прикрыв глаза, которые уже жгло от дыма. – Поддельная боль. Я сама сейчас не человек даже, персонаж. И этим живу. И люблю это, как ни странно! Люблю эту чертову профессию, не подарившую мне до сих пор ни одной роли, за которую можно себя уважать. Лезу из кожи вон, чтобы каждую свою героиню сделать живой, а получается ли? Черта лысого! Этих картонных кукол не реанимируешь! Эту лейтенантшу милиции, например…»

– Ну, все готовы? – прокричал режиссер Спиридонов голосом осипшего петуха. Все в их команде уже были немного простывшими – утренней сыростью природа все сильнее напоминала об осени. – Морды намазали? Тогда вперед. Репетируем.

Сзади в изнеможении прохрипел Кашин, игравший бандита, которого героиня Ульяны пыталась задержать.

– Когда уже снимем? Какого хрена перед репетицией грим наносить?

– Сразу видно, что ты в театре ни дня не работал, – отозвалась Ульяна.

– Моя хорошая, кому он сейчас нужен… твой театр?!

«Ему нужен», – совсем некстати подумалось о том, чье имя она старалась не произносить даже про себя, точно этот человек был самым страшным злодеем из сказки о Гарри Поттере. У нее дернулась щека, и гримировавшая ее старенькая Лизонька вскинула руку:

– Миленькая, ты что это? Так и в глаз угодить могу. Будешь потом обижаться…

Ульяна улыбнулась окровавленным ртом:

– Да уж не буду. Из-за такой ерунды. Вот если Кашка опять промажет, как вчера, и в нос мне двинет…

Кашин виновато прогудел:

– Да я уж двадцать раз перед тобой извинился. Ну, поскользнулся, с кем не бывает.

Ей опять захотелось закрыть глаза: «Скучно. Мордобой снимаем, а мне скучно…»

– Ну все, красавица! Сделали тебе личико.

– По местам! Начали.

Но ощущение вялости не проходило, как ни пыталась Ульяна встряхнуться, зарядить свое тело энергетикой, необходимой для этого эпизода, разозлиться на… Да хоть на кого-нибудь! На Кашку не получится, очень уж он дурашливый, и играет так себе, врага в нем увидеть трудно. На режиссера? Что злиться на эту бездарность, беззастенчиво использующую наработанные штампы? Еще позволяет себе покрикивать на актеров… Туда же…

Так на кого злиться, что все складывается не совсем так, как виделось из того отрочества, когда она впервые решилась переступить порог театральной студии во Дворце пионеров? Чуть не оглохла тогда от стука собственного сердца… Благо Дворец этот находился в другом районе, в своем не пошла бы. Такая дурнушка в бесформенной кофте… Чтобы засмеяли? Главная роль, о которой тогда мечталось, – Золушка. Разве это не о ней написано? Многим кажется, что ее жизнь и сложилась в точности по этой сказке.

Она вдруг почувствовала, как возникло желание поднять голову, тряхнуть волосами. А что? Маленькая принцесса в ее ладонях – это еще лучше, чем принц на балу, который однажды вполне может обнаружить, что у кого-то ножка еще меньше… И что тогда? Опять фасоль перебирать, сковородки чистить или чем там Золушка занималась? А матерью она быть не перестанет, даже когда Полина вырастет и отправится на свой бал. Даже если не вернется к ней из того дворца… Ведь главное в материнстве – это потребность любить самой и наслаждаться этим, не претендуя на взаимность и не рассчитывая на возврат долгов.

«Это мне захотелось иметь маленькую девочку, а она, может, и не в восторге оттого, что именно я ее родила. – Ульяна улыбнулась, представив нахальную Пуськину мордашку. – Ну ничего. Потерпит».

И тут же отвергла последнее слово. Терпеть – это не для ее девочки. Даже если придется, думать об этом сейчас как о чем-то неизбежном – уже предательство. Ей самой терпеть не в новинку, когда в кино пробивалась, только и стискивала зубы. Хотя спать с режиссером ни разу не пришлось, ни один не осмелился даже предложить. Подруга того времени заметила: «Ты же на них волком смотришь!» Ульяна про себя поправила: «Волчицей».

Может, и впрямь побаивались подступиться, хотя тогда это было сплошь и рядом. В последние годы тяжелее молодым мальчикам приходится, если такое им, конечно, в тягость… А девчонки работают как волы, все потом и кровью добывают.