Под красной крышей

– И ты? – В Катином голосе все громче звенела обида, но кроме племянника этого никто не слышал.

Ермолаев протяжно вздохнул и развел руками, слегка задев Марка:

– Если бы! Все такой же болван – пишу никому не нужные стихи, не сплю ночами… Хочу вот книжку издать.

– Я слышала, с этим сейчас трудно.

– Для таких, как я. Может, конкурс поможет.

– Конкурс?

– Глупейшая затея! Какой среди поэтов может быть конкурс?

– Но ведь уже был когда-то. Северянин стал королем.

– Это я помню, – насмешливо отозвался Никита и махнул рукой. – И бог с ним!

Длинные узловатые пальцы, похожие на паучьи лапки, промелькнули возле самого Катиного горла.

– Ты что?

Катю испугало внезапное порывистое движение племянника: то ли он пытался закрыть ее собой, то ли оттолкнуть…

– Это мой племянник, Марк Бахтин, ты должен его помнить, – торопливо пояснила она.

– Бахтин, – нараспев повторил Никита, цепко шаря взглядом по лицу мальчика.

– Его отец играл в этом театре. А моя сестра была за ним замужем. Он недавно умер.

Она взяла мальчика за руку, пытаясь сгладить беспощадность слов, но это было ни к чему. За полтора года Марк научился жить без той теплой защитной оболочки, которой окружало его одно только существование отца. У Льва Бахтина была привычка делать округлые движения над головой сына, точно одевая его в невидимый кокон. После его смерти Марк еще некоторое время ощущал себя прикрытым от проникающего излучения мира, но с каждым месяцем это чувство слабело и таяло, пока в один прекрасный день Марк не проснулся совершенно обнаженным.

– Марк, – смакуя каждую букву, произнес Ермолаев. – С таким именем становятся продюсерами или банкирами. На худой конец – зубными врачами.

– Отец назвал его в честь Марка Твена, – вступилась Катя, снова принимаясь за браслет. – Он зачитывался его книгами.

– Необязательно всех посвящать в это, – процедил Марк ей на ухо.

– В таком случае имя обязывает, – не унимался Ермолаев. – Можно быть заурядным Петей, но ваше имя предполагает наличие таланта.

– Почему вы решили, что у меня его нет?

– Я имел в виду литературный талант, – терпеливо пояснил поэт, и Марк понял, что производит на него впечатление умственно отсталого.

– Откуда вы знаете, может, я тоже поэт!

– Марк!

От разлившегося упрека Катины глаза потемнели, но его давно не пугала темнота.

– Ах, поэт! – протянул Ермолаев, и было невозможно с ходу расчленить это восклицание на интонации. – Значит, на ловца и зверь бежит… Катя, признайся, это ты делаешь всех вокруг себя поэтами?

– Я даже не знала, что Марк пишет стихи…

Никита с любопытством наклонил голову и одобрительно заморгал:

– А это говорит в его пользу. Графоманы обычно стараются запихать свои вирши в ухо каждому. Марк, а может, вам тоже поучаствовать в конкурсе?

– Вербуешь конкурентов?

– Так вы хотите рискнуть?

«Рискнуть… рискнуть… Чем рискнуть?»

– Конечно. Почему бы и не рискнуть?

Чуть слышно защелкнулся браслет. Катин голос прозвучал так же тихо:

– Малыш, а ты уверен, что стоит выворачивать перед всеми душу?

– Когда? Послезавтра? На вахте университета? Да, я принесу вам рукопись. Катя, я пока сбегаю за одеждой.

– Он похож на тебя тогдашнюю больше, чем ты сама, – удивленно сказал Никита, глядя мальчику вслед. – Ты была такой же стриженой и заносчивой. Сейчас у тебя роскошные волосы… Похоже, мы и в самом деле очень давно не виделись.

Марк сбежал по готовым откликнуться ступеням в гардероб, и насупленная старушка молча сунула ему два оставшихся плаща. «А в чем же пришел этот Ермолаев?» – на миг удивился он и тут же забыл об этом. Обернувшись, он был застигнут врасплох разбросом отражений. Растерянно и удивленно они глядели на него, и в каждом взгляде легко читался вопрос: «Зачем ты наврал, Марк?»

Пряча глаза, он побежал наверх, где Катя вполголоса разговаривала со своим странным знакомым, но не решился подойти, остановленный особым напряжением воздуха. Боясь привлечь внимание, Марк отвернулся и чуть не ахнул, встретив взгляд отца, глядевшего на него с портрета с черной оторочкой. Как всегда – сверху вниз.

«Я так и не дорос до него», – подумал Марк, со страхом ощущая знакомое стеснение в груди, от которого тело начинало корежить, словно в падучей, и невозможно было унять его иначе, чем слезами.

Он мельком взглянул на Ермолаева и подумал, что тот так же высок, как Лев Бахтин, и, может быть, если он гладит кого-то по голове, его ладонь осеняет той же небесной благодатью… Устыдившись легкости допущенной подмены, Марк виновато взглянул в блестящие выразительные глаза отца, и вдруг из едва заметной тьмы зрачков безумным метеором вырвалась и распахнулась озарением подсказка, ожидаемая Марком. Его слегка качнуло, но он устоял, подхваченный идеей, которую только что подкинул отец.

– Катя! – крикнул он, дрожа от лихорадки нетерпения. – Ты собираешься идти или нет?!

Его обжег взгляд, способный составить конкуренцию лучу Гарина.

– Может, тебе оставить плащ? Я не знаю, может, у тебя другие планы? – испуганно забормотал Марк. – Я не тороплю, просто спрашиваю…