Под крышами Парижа (сборник)

Я была так рада, что меня опять ебет мужчина (мать следит за мной, как ястреб), что с трудом разделась без спешки, когда мы зашли к нему в комнату. Он хотел полежать на кровати, чтоб мы друг с другом поиграли, но я так распалилась, что просто вытерпеть не могла, и ему пришлось меня выебать. Я так сумасбродно себя вела, что он испугался, не выпрыгнула бы я в окно или еще что-нибудь. О, это было чудесно – ощущать, как меня опять ебет мужчина. Питер так занят еблей матери, что он уже почти ни на что и не годен, и то было впервые после твоего отъезда, когда мне перепало хорошенько. Он таскал меня по всей комнате! Он уже выеб меня дважды, когда сказал, что покажет мне новый трюк, но елду свою поставить смог без труда. Я просто дала ему сунуть мне ее в рот и совсем чуточку пососала, и через минуту она была хоть куда! Затем он уложил меня на пол, на мягкие подушки, и перевернул на живот, а сам стал ебать меня в задницу.

Это было чудесно, разумеется, хоть и не так чудесно, как в тот раз, когда ты так вогнал в меня свой огромный хуй, но, с другой стороны, меня немного разочаровало, потому что в итоге тут не было ничего нового. Затем я вдруг ощутила что-то новое и странное. Поначалу такое чувство, будто он кончил и в меня вливается молофья, но затем брызнуло крепче, и я поняла, что он в меня сикает! О, что за чудное и чудесное то было ощущение! Его большой хуй забит в меня, и ничто не вытечет, все пошло внутрь. Так горячо было, что я будто бы вся насквозь горела и чувствовала, как оно проникает во все уголки моих внутренностей.

Казалось, он никогда не прекратит, и оно ползло во мне все выше и выше, я от этого вся раздулась, как беременная. Полностью закончив, он вынул хуй очень медленно и сказал, что, если я в себе все удержу, оно во мне и останется. Ты себе не представляешь, каково мне было после того. Как он вынул хуй, лежать там с мужскими ссаками у себя внутри и всякую минуту желудком их в себе чувствовать.

Потом он завел меня в ванную, и я все из себя снова выпустила, целые литры его пипи выливались у меня из жопы, а он стоял передо мной и заставлял сосать своего Жана….

* * *

Призна́юсь…. от чтения Таниного письма у меня встает. Я эту сучку так хорошо знаю… так ебически хорошо, можно сказать… что могу себе представить все это зрелище так, словно при нем был. Могу закрыть глаза и увидеть каждый жест, каждое ее движение. Я пускаюсь расхаживать взад и вперед по комнате, с хером, который сделал бы честь племенному жеребцу. Не знаю, с чего это мысль нассать в ее гладкую круглую задницу приводит к таким результатам, но избавиться от этой чертовни я не могу.

Выхожу погулять, чувствуя, что одна нога чуть подволакивается. Я приманка для любой уличной шлюхи, и все они меня домогаются… они знатоки по оценке состояния мужчины. Но хочу я не шлюхи. Я хочу другую Таню, но такую, с которой необязательно так глубоко впутываться.

На улицах я ее не нахожу.

* * *

У Эрнеста чудесный вид из окна. Уроки живописи, все всерьез, ученики по очереди позируют друг другу, поскольку до того бедны, что профессиональные натурщики им не по карману. Когда я у него на занятиях, мы сидим и какое-то время на них смотрим. Мне нравится, как люди здесь показывают характер. Проходя мимо, шлепают натурщицу, пощипывают ее за буфера, щекочут ей в промежности… она милая тугая молодая блондинка с широкими бедрами и совершенно не против. Эрнест мне рассказывает, что на днях позировал один молодой парень и девушки так его доставали, что, если б их наброски были честны, он на всех бы вышел со стояком.

Прекрасно видеть, как искусство оживает. В Нью-Йорке, бывало, устраивали эти липовые занятия по рисованию, куда ходили все придурки, что шлялись по бурлескам. На входе платишь пятьдесят центов, и тебе дают полчаса смотреть на голую пизду. Все делается, конечно, с сугубым пониманием, что на самом деле ты вовсе не смотришь на пизду… ты смотришь на то, что называется Искусством. А эта молодежь – они все детки, даже их учитель – знают, чего им надо, девушка на ящике из-под мыла есть голая девушка с волосами вокруг пизды и соком между ног! Она – нечто живое, и руками потрогать, и хуй сунуть, и коли мальчишки останавливаются ее потискать, коли щиплют ей задницу и работу свою выполняют с хуями торчком… то и работа их, и весь мир из-за этого станут лучше.

Эрнест рассказывает, что у него всегда были хорошие окна… за вычетом одного раза. Ему тогда не понравился вид на квартиру парочки петушков… достоподлинных, таких даже твоя бабушка на улице признает. Еще ничего, когда приходилось смотреть, как они сосут друг у друга или отсасывают у своих дружков, говорит Эрнест, но они постоянно водили домой моряков, и наутро их самих били. По утрам было ужасно, рассказывает он мне, а кроме того, все время их стирка, шелковые подштанники из окна свешивались каждое утро.