Под куполом небес

Сердце сжалось. Ночь будет бессонной – это понятно. Последнее время Пашка часто задавал себе один и тот же вопрос: для чего он живёт, живёт ли вообще? Да, он дышит. Да, он о чём-то мечтает. Да, он любит Свету. Но что-то в этой жизни зашло в тупик, из которого он не видел выхода. Может это и есть кризис среднего возраста, о котором так много говорят?..

Рука сама потянулась к блокноту. Он вернулся в вагончик, написал первые строки. Задумался. Полумрак в трейлере вдруг озарился каким-то странным светом. Образы замелькали, завращались вокруг Пашки. Они скручивались спиралью, впивались в плоть, проникали в сознание. Из них, как из созревшего кокона, стали рождаться слова…

Провал давно небритых щёк
Разбитым зеркалом пугает.
Дух стеариновый витает,
Сентябрь свечою оплывает,
И я, наверно, жив ещё…
Я жив пока. Я жив. Пока…
Хоть трепетна строка,
И рвётся мысль сердечною струной,
И голос призрачный зовёт издалека,
Саднит душа покинутой страной,
И спорит ночь с ущербною луной.
Я «вечный жид» с российскою судьбой.
Изгнанник родины воронежских окраин.
Мне имя – Авель, брат мой – Каин.
Кинжал отточен и направлен.
Мой век предательством отравлен,
Краплёной картой козырной…

Образы не отпускали. Жужжал вентилятор. Мотылёк бился в плафон ночника. Новые строки легли на страницы блокнота.

В ночь молюсь оконному проёму.
Криком оглушает тишина.
Тени бродят кошками по дому.
Льнёт к стеклу ущербная луна…
По утрам осенний ветер жгучий
Серебрит остывшие дома.
Чашки на двоих – на всякий случай…
Горечь кофе выпита до дна…
Маки на холсте не отцветают,
Паутиной пыль в углах висит.
Метрономом клён листву считает.
Календарь, зачёркнутый, грустит…
Машут фонарями проводницы –
Все пасьянсы сходятся в Москве.
Мёртвых строк изорваны страницы.
Ожиданье – жизнь на волоске…
Рыжих глаз улыбку привези мне.
От разлуки я схожу с ума!..
Середина ноября – предзимье.
Ну а проще говоря – зима…

Он забыл, когда последнее время писал. Было не до того. Хотя всё жило внутри. Копилось. Вот, прорвалось… Пашка понимал, что, если сейчас он это не запишет, его разорвёт изнутри. Также он понимал, что писать в своей жизни больше не станет. Он не мог сейчас объяснить причину, но то, что это последние в его жизни рифмованные строки, осознавал ясно. Просто в этом больше не было ни смысла, ни нужды…

Листья с обожжёнными краями
С неба пали, сердце опалив.
Бродит Осень сжатыми полями,
Время опрокинулось нулями,
День исхода предопределив.
Теплится лампада у киота.
Душу мерят с Образа глаза.
В Осень уходить так неохота!..
В патине труб медных позолота,
И в вине отжившая лоза…
Траурные марши не в почёте.
Рифмы эпитафий не в чести.
Пуля убивает на излёте.
С жизнью я давно в расчёте.
И не страшно мне в конце пути…
Я останусь в мокрой, стылой хляби,
В Осени, набухшей от дождей.
В тяжких снах замёрзшей, чёрной зяби,
В сполохах зарниц озёрной ряби,
В памяти знакомых мне людей…
Тишина с продрогшим серым небом
Заключили временный союз.
Живы люди не единым хлебом.
Правят миром Квазимодо с Фебом.
И, до срока, – Осень в стиле блюз…