Под куполом небес

– Я уже тридцать лет Хгхаля! – выдохнула она, словно кобра плюнула ядом в лицо Пашке. – Что? Никак? Твоя Светка бесплодная, что своих не имеешь? К бывшей своей, к этой, к полётчице обратись, та быстро тебе настрогает! Вон как зыркает на тебя!.. – Она стояла руки в боки, высясь над Пашкой, который всё ещё продолжал сидеть на манеже. Она наслаждалась этим мигом – один из лучших жонглёров сейчас перед ней на коленях!..

У него потемнело в глазах… «Ах ты, дрянь!..» Вот сейчас он встанет. Вот сейчас он возьмёт её за шиворот. Приподнимет так, чтобы ноги оторвались от манежа. Вот сейчас он размахнётся и …

У Пашки подрагивали веки, но лицо его было абсолютно спокойным. Он перешёл на «ты». Голос его был прост и негромок.

– Чего тебе в этой жизни не хватает?

В Рыжовой вдруг тайное вырвалось наружу.

– Вам-то хорошо! Гребёте в четыре руки со Светкой! Три номера работаете – лошади, жонглёр! «Гастроном» в придачу! А тут корми три рта! С хлеба на воду! Ставочка у меня и у Рыжова, что нос у той гулички!..

– По-моему, это Рыжов вас троих кормит. Артист – он! Ты всего лишь ассистентка в его номере. И не прибедняйся, получаешь тоже немало. Насчёт нашего «гастронома»! Приходи, насыплю овса, дам сена, сколько унесёшь, морковки – сколько съешь. Сухарей отсыплю. Захарыч самосадом поделится. Наш лошадиный «гастроном» обильный! Видишь, как мы сыто выглядим!

Перечислять, что положено по нормам довольствия лошадям и их свиньям, Пашка не стал. Сравнение было явно не в пользу лошадей…

Пашка еле сдерживался. Тот, кто стоял перед ним, и работник был посредственный, и человек дрянной. В цирке – без году неделя… Помимо своего номера, она ещё успевала приторговывать в фойе цирка всякой мишурой: клоунскими носиками, шариками, пищалками. Объяснять ей, по сколько часов они репетируют, во сколько встают и во сколько ложатся, делом было бессмысленным. Рыжовы не репетировали почти никогда. Так, погоняют животных, чтобы не застаивались, и всё. Ну, может, пару несложных трюков пройдут для собственной памяти. Качество для них было понятием с тремя неизвестными. Труд циркового артиста для этой особы тоже был понятием условным. Она видела лишь чужой результат…

Пашке хотелось сейчас сказать этой «Хгхале» многое и не совсем цензурное. Но он сдержался – всё-таки женщина.

Ветер жизни иногда свиреп.
В целом жизнь, однако, хороша.
И не страшно, когда чёрный хлеб,
Страшно, когда чёрная душа…

Пашка поднялся на ноги, отряхнул колени.

– Давно сказано, Галя! Омар Хайям Нишапури…

– Это у меня-то чёрная душа? На свою посмотри! Двоеженец!..

Пашка опустил глаза, чтобы унять дрожь ресниц. Нет, он её сейчас точно ударит!.. Выдохнул. Вспомнил крылатое выражение одной легендарной дрессировщицы, не сдержался и перешёл на понятный этой дамочке язык.

– Галя! Как говорила великая артистка Людмила Тимофеевна Котова: «Плохой п… – Пашка хотел было процитировать Котову в оригинале, но усилием воли заставил себя этого не делать, закончил нейтрально: Плохой звезде, Галя, плохо везде!..» Рифму к «звезде» подберёшь сама…

Глава двадцать девятая

Ресторан гудел возбуждёнными голосами, звякал никелированным металлом о фаянс и звонким стеклом о стекло. Сновали неутомимые официанты, ловко маневрируя между танцующими в центре зала.

Два десятка цирковых вовсю веселились, произносили тосты за здоровье именинницы и отрывались на танцполе по полной! Столы ломились от яств и напитков. Музыканты мусолили модную попсу. Валентина королевой восседала в торце сдвинутых столов. На ней было длинное, в пол, роскошное тёмно-зелёное платье в цвет глаз, закрытое спереди и с глубоким декольте сзади. Тончайший панбархат облегал молодое стройное тело, прижимаясь к тонкой талии и чуть расширяясь к низу. Смелый разрез в нужный момент открывал всю прелесть изящного бедра, тайны которого так и хотелось познать. Все законы Фрейда являлись здесь искусно сокрытой, но безусловной доминантой. Это была дорогая авторская работа известного европейского кутюрье. Безукоризненная фигура Валентины делала это платье произведением искусства, а её саму – каталожной красавицей. Волнистые локоны цвета спелого каштана временами приоткрывали покачивающиеся длинные серьги с дымчатым тёмным камнем. Всё выглядело предельно лаконично и богато. Во всём царил утончённый вкус.

Пашка со Светой подарили Валентине её любимые жёлтые розы. Тридцать две… Она попросила официанта поставить вазу с цветами рядом с собой. Теперь она то и дело гладила мокрые бутоны и вдыхала розовый аромат, благодарно и с нескрываемой нежностью поглядывая на Пашку. Тот, как мог, от этих взглядов ускользал…