Под куполом небес

– Всё главное здесь! Остальное пусть горит, не жалко! Наживём!.. – З ахарыч с нежностью посмотрел на Пашку и своё гривастое хозяйство. Привязанные к арматуре металлического забора лошади тревожно всхрапывали, жались друг к другу. Варька, всё это время сопровождавшая Пашку, тяжело дышала, вывалив красный язык.

– Твои костюмы с реквизитом погорели – это ясно. Жалко! Гримёрки вон как полыхают! И чего не запаковались, чего тянули?

– Плевать. Запасные кольца в коневозке лежат. Костюмы сшить – несколько дней. Чего переживать. Проживём, Захарыч! Лишь бы не было войны! – Пашка подмигнул своему старшему другу.

– Ладно! Сейчас отдышимся и переведём от греха подальше животных в коневозку. Там переночуют. Завтра позвоним в Воронеж, туда переберёмся пораньше. Примут, куда они денутся. Где тут теперь стоять!

Пашка вдруг встрепенулся, вспомнив.

– Стоп! А шамбарьеры!

– Паша! Да бог с ними, хомут им в дышло!

– Ты что, Захарыч! Как без них? Там в шорной один совсем уникальный – самого Чинизелли! Твой любимый! Я мигом!..

Пашка посмотрел на всё разрастающийся в окнах огонь. Рамы трещали, стёкла лопались. Из помещений с рёвом вырывались всё новые огненные смерчи.

Он несколько раз подул на большой палец, глядя в распахнутые ворота, словно прицеливаясь. Оттуда сплошной стеной валил чёрный густой дым. Пашка растянул губы в улыбке, обнажив зубы белее белого. Резко выдохнул и озорно подмигнул Захарычу.

– Дед! Будем жить!..

– Паша, сынок! Стой! Не надо! – Захарыч вскинул руки, но было поздно.

Когда пожарные отвернулись, Пашка, прикрыв лицо поло́й джинсовой куртки, нырнул в непроницаемую клубящуюся черноту. Варька – снова за ним…

…Удушающий чёрный дым вываливался из распахнутых настежь погрузочных ворот цирка. Пашки не было вот уже минут десять. Чего там так долго возиться? До конюшни тут рукой подать. Метров пятнадцать вперёд и налево. Дойти можно с закрытыми глазами. Ну и что, что там ничего не видно! Всё знакомо тут до сантиметра. Захарыч с хрипом дышал. Рванулся было вовнутрь. Но пожарные его грубо оттолкнули.

– Старик! Ты куда? С ума сошёл? Там ад!

– У меня там сын!

– Нет там никого! Или уже нет! Отойди, дед, не мешай работать!

– У меня там сын! Слышите, сы-ын! – Захарыч рванулся что было сил в ворота, в которых ещё недавно исчез Пашка. Пожарный его обхватил, крутанул, свалил на землю, порвав рукав комбинезона. Едва не ударил в сердцах. Сквозь кислородную маску раздался мат и крик другим огнеборцам:

– Уберите этого сумасшедшего!..

В цирковом дворе стоял неимоверный гвалт и грохот. Ржали в страхе лошади. Звенели лопающиеся от жара стёкла, трещали горящие доски. Громко подавались команды, работали громкоговорители. Техника всё подъезжала и подъезжала. Мощные струи воды летели на купол цирка и в ворота. Чёрный дым местами становился серым вперемешку с белыми клубами пара, но языки пламени снова вырывались оранжевыми джинами, пригоршнями выбрасывая искры и сажу в вечернее небо.

Пошёл ливень. Захарыч с оголившимся плечом сидел на коленях посреди циркового двора. Дождевые струи превратили его длинные седые волосы в мокрую грязную паклю. По лицу лились то ли слёзы, то ли небесная влага. Он сидел и выл в небо:

– У меня там сын! Слышите! Сы-ын!..

Захарыч упал лицом в асфальт. Он лежал в чёрной луже и скрюченными пальцами царапал шершавую твердь. Водил руками, словно летел. Вокруг бензиновыми разводами радужно сиял асфальт, в котором красными зарницами играли отсветы жаркого пламени на куполе цирка. Захарыч в обморочном небытии летел в детство на берега Дона, под высокие облака заливных лугов. Он взлетел в поднебесье и оттуда сорвался в пучину. Его несло течением на стремнину к водовороту, который закружил, засосал в чёрную бездну. Он захлебнулся и перестал дышать…

…Они сначала потерялись в дыму. Но Варька всё-таки отыскала Пашку. Упираясь изо всех собачьих сил, тащила его за ворот куртки сколько могла… Так их и нашли вдвоём, лежащими среди копоти и обуглившихся головешек. Тела были целы, не тронутые огнём. Варька сжимала оскалившимися зубами ворот Пашки. Тот почерневшими руками прижимал к груди шамбарьер Захарыча и его «исиньку»…

Глава сорок пятая

Захарыч пришёл в себя через десять часов. У него был глубочайший обморок, какой только себе можно представить. Внутривенные уколы, капельницы с глюкозой и прочей лекарственной снедью вернули организм к жизни. Давление старика было, как у хорошего спортсмена – сто тридцать на девяносто. И это – после всего пережитого, в его-то восемьдесят три года! Первыми его словами были: «Ангел улетел!..» Прийти-то он в себя пришёл, да вот только все заметили, что старик вроде как не в себе. Его волосы стали абсолютно белыми – лунь! Он почти ничего не говорил, всё время улыбался. «Ангел улетел!» – был его единственный ответ в первые дни на все вопросы, обращённые к нему.

Из сгоревшего цирка на следующий же день конюшню перевезли в Воронеж. Ещё через день – Пашку…