Под Луной

В управление он поехал кружным путем. Заскочил на «пост три» — следовало поднять по тревоге «внешних» оперативников, то есть тех сотрудников, кто никогда не светился в главном здании, и на конспиративную квартиру в Сивцевом Вражке — Кравцову позарез нужны были сейчас Виктор Колядный и его «Группа Ноль». Но тревогу, как выяснилось, успели объявить и без него. Юревич, чудом оказавшийся ночью в Управлении, дал отмашку своей властью, решив — и тут он был абсолютно прав — что береженого и бог бережет. Ну, а «общая тревога» еще в двадцать втором году разрабатывалась именно на такие чрезвычайные ситуации. В Федоровском подворье усилили охрану, оповестили делегатами связи и телефонограммами сотрудников, и сделали еще тысячу и одно дело, если, разумеется, оно — это дело — было прописано в положении о «Тревоге Первой категории». Поэтому и Виктор Стецько, звавшийся по нынешним временам Николаем Колядным, уже покуривал за стаканом крепкого чая в ожидании то ли «последнего и решительного», то ли «всем отбой!».

— Чай будете? — пожав Кравцову руку, спросил Виктор.

— Нет, извини!

— Не за что. Какие будут приказания?

— Никаких. — Макс посмотрел на Стецько, прокатывая в голове, свой вполне самоубийственный план, но ничего лучше, чем «дурная провокация» в усталую башку не шло. А время поджимало, и какое-то решение все равно следовало принять.

— Прогуляемся, — предложил Кравцов.

— Как скажете.

Они вышли из квартиры, спустились на три этажа по темной вонючей лестнице и вышли на улицу. Было тихо и удивительно хорошо. Безветрие, прохлада, запах каких-то цветов.

— Планы меняются, — Макс посмотрел на светлеющее небо. — Времени мало, а сделать надо еще много чего, поэтому слухай сюда, товарищ Колядный, и не говори потом, что не расслышал или не понял…

«Ну, вот и все, — подумал он, садясь в машину десять минут спустя. — Теперь все в руце Божьей… Или в руке Стецько, или еще в чьей…»

Сколько раз за свою жизнь отдавал Кравцов приказы, ставившие его самого и доверившихся или доверенных ему людей на грань жизни и смерти? Уж всяко-разно не раз и не два. У военных людей, да еще и на войне только так и получается, если не отсиживаешься, а дело робишь. И все-таки так скверно, как сейчас, он чувствовал себя только однажды, в 1921 году…

5

Фрунзе умер на следующий день на рассвете. Ему все-таки сделали операцию, но поздно и нехорошо.

«Неужели все предопределено? — с ужасом подумал Кравцов, услышав печальное известие. — Какой же, тогда, смысл сучить лапками, если все равно масла не сбить?»

У него даже в глазах потемнело, и виски сжало так, что на мгновение показалось — «Все!» Но пронесло, не помер.

— Да, — сказал враз охрипшим голосом помощник Муралова Федько, сообщивший Максу о смерти Наркома в коридоре Реввоенсовета. — Михаил Васильевич был настоящим человеком…

И Кравцов на мгновение увидел себя глазами Федько.

«Словно, по близкому человеку, не дай бог, убиваюсь…»

Но «убивался» он, разумеется, не по Фрунзе, хотя Михаила Васильевича было, страсть, как жаль. Нарком, и в самом деле, был неплохим мужиком. И он гораздо лучше подошел бы третьим в новый триумвират. Но делать нечего, будет — если будет, конечно — Леонид Серебряков. Тревожило же Макса другое:

«Насколько поддается коррекции течение истории, если поддается вообще?» — спросил он себя уже не в первый раз.

Ответ могла дать только сама история, и временами Кравцову казалось, что любая мелочь — слово, жест, тем более новое назначение известного человека, — способны коренным образом изменить существующую реальность, создав вместо нее новую, иную. Однако в такие моменты, как сейчас, он начинал в этом сильно сомневаться.

— Извините, Иван Федорович, — сказал он Федько. — Нервы… Спасибо!

Федько молча кивнул, и они разошлись.