Под Луной

— Не беспокойтесь, товарищ Кравцов, — словно ругательство сквозь зубы, тихо, но внятно произнес Дзержинский. — Вам ничего не угрожает.

— Полагаюсь на ваше слово.

— Хватит, товарищи! — Вмешался в назревающий скандал Сталин.

Он, как и другие члены Политбюро, уже не первый раз за день оказывался свидетелем перманентно тлеющего конфликта между руководителями двух конкурирующих служб.

— Извините, товарищ Сталин! — Макс отошел в сторону, ему предстояло нести гроб с телом Фрунзе в третьей очереди.

— Начинаем, товарищи! — Послышался оклик, и все головы повернулись к входным дверям. Распоряжался похоронами от имени Центрального Комитета Иосиф Станиславович Уншлихт.

— Зря вы с ним задираетесь, — тихо посетовал Кравцову Склянский, вздохнул, покачал головой. — Феликс Эдмундович только кажется железным. Психует он ни чуть не меньше остальных, вы уж мне поверьте. Во время эсеровского мятежа, в восемнадцатом, говорят, и вовсе едва в разнос не пошел.

— Мне его нервы ни к чему, — сухо отозвался Макс. — Меня беспокоит безопасность руководителей страны!

В горле было сухо, во рту ощущалась горечь. И опять давило виски. То ли, и в самом деле, дело к грозе, то ли внутреннее напряжение дает себя знать.

«Ведь на подлость иду, разве нет?»

Но что тогда, следовало сказать о том же Дзержинском? Разве не он — со товарищи — затевал все эти антиэсеровские провокации и суды? И Володарский на его совести, и покушение на Ленина… А анархистов в восемнадцатом как гнобили? И Краснощекова в двадцать третьем… Никто не без греха… Впрочем…

«Как там говорилось в той пьесе? Один говорит: Но позвольте! Если глубоко рассмотреть, то я лично ни в чем не виноват. Меня так учили. А другой… Другой первому хорошо ответил. Всех учили, сказал он, но зачем ты оказался первым учеником?»

Что за пьеса? Как звали героев? Скорее всего, как догадывался Макс, и пьеса эта еще не написана, и тема не созрела вполне… Но последняя мысль неожиданным образом заставила его вспомнить списки членов ЦК и ЦКК. Вот только не обычные колонки фамилий с инициалами, какие появляются, например, в стенограммах Съездов, Конференций и Пленумов и печатаются в газетах «Правда» и «Известия». Списки появились перед его мысленным взором позавчера на рассвете, после очередной бессонной ночи. Против большинства фамилий темное будущее, из которого пришел Кравцов, проставило отметки «расстрелян», «умер во время допроса», «репрессирован»…

«Взялся за гуж…!»

— У меня агентурные сведения на столе! — бросил Кравцов устало, «больным» голосом. — Готовится террористический акт…

— Что-то конкретное? — спросил Эфраим Маркович.

— Если бы!

На улице заиграл оркестр.

«Траурный марш… Шопен… Соната N2…»

— Я передал информацию Менжинскому… — Объяснил Кравцов и, «не удержавшись», посетовал:

— Нас-то к охране не допустили…

— Оставьте, Макс Давыдович! — Склянский, судя по всему, и сам был на взводе, но старался поддерживать спокойствие. — Чекисты справятся. Не впервой!

— Очень надеюсь… Пойдемте?

— Да, — кивнул Склянский. — Пора выходить.

Они присоединились к общей группе военных и цекистов, возглавляемой членами Политбюро, и вскоре вслед за гробом наркома покинули Дом Союзов. Теперь траурное шествие направлялось по улицам города на Красную площадь. Путь, вроде бы, и не дальний, но и не «рукой подать». И на всем маршруте люди. Буквально толпы людей за тонкой ниткой оцепления, созданной курсантами военных училищ и слушателями Академии. А еще дома, окна и крыши…

«…подъезды… скверы…»

Минуту или две шли молча. Молчала и толпа, но естественные движения — даже незначительные — множества людей порождали слитный шум, услышать который можно было и сквозь траурные мелодии Шопена, Бетховена, Верди… На Лакримозе Верди Кравцов отвлекся, заслушавшись, но оно и к лучшему. Когда впереди раздался взрыв, он вздрогнул по-настоящему, самым естественным образом, как и все вокруг. Глухо рвануло, разрушив мрачную гармонию великой музыки, заголосили вразнобой инструменты оркестра, закричали люди. Колонна остановилась, в створе улицы видны были клубы дыма и пыли, поднятые взрывом. Что там взорвалось понять, было трудно, но следовало предположить, что взрыв произошел в доме слева по ходу движения. Толпа с обеих сторон улицы заволновалась и, легко разорвав тонкие цепочки оцепления, хлынула на проезжую часть. Начинался хаос, но находившиеся в толпе чекисты уже среагировали и пытались на ходу взять инициативу в свои руки.

Макс заметил несколько людей в форме и в цивильном, пытавшихся вместе с курсантами остановить бегущих без смысла людей и погасить панику.

«Молодцы… хорошо работают…» — Кравцов поднял взгляд к окнам домов справа и увидел, как открывается одно из них на верхнем, четвертом, этаже.

— Стойтэ, таварищи! — раздалось рядом.

Не узнать голос было трудно. И тембр глуховатый и акцент грузинский, усилившийся, по-видимому, от волнения…

«Это ж надо! Такой подарок!»