Под Луной

Кравцов раскурил трубку и, встав из-за стола, подошел к одному из двух окон, выходивших на улицу. Разросшиеся деревья почти полностью закрывали от взгляда проезжую часть, но все-таки в их голых ветвях ощущалось больше простора, чем в пространстве, сжатом каменными стенами.

«О дайте, дайте мне свободы…»

Но, если честно, ария князя Игоря совершенно не подходила ни к настроению Макса, ни к той ситуации, что сложилась в Республике.

«Дивлюсь я на небо…
…Тай думку гадаю:
Чому я не сокіл,
Чому не літаю,
Чому мені, Боже,
Ти крилець не дав? —
Я б землю покинув
І в небо злітав!»

Но и дивиться на самом деле не на что. Все случившееся являлось хоть и не проясненным в деталях, но вполне очевидным с точки зрения главных тенденций, определявших ход социальной революции в России. К сожалению, многопартийность «среди родных осин» не прижилась, и виноваты в этом были в одинаковой степени, как большевики, так и их оппоненты. Макс лучше многих других представлял себе процессы отчуждения, уведшие в оппозицию левых эсеров, меньшевиков и анархистов. Увы, но не срослось. Были ли виноваты в этом Ленин и Троцкий? Очевидно, да. Но не следует забывать, что Прошьян и Мартов приложили к этому никак не меньше усилий. Идеология, помноженная на силу личности способна произвести ту еще гремучую смесь. А результат печален: не подпертые ни слева, ни справа конкурентами и союзниками, коммунисты все глубже погружались в мрачное одиночество единственной политической силы в стране. Возникала, словно мыши из сора, и все больше усиливалась — в ущерб демократическому централизму — партийная бюрократия. И в довершение всех бед, в отсутствии межпартийной конкуренции резко усилилась, достигнув невероятного напряжения, фракционная борьба…

* * *

Между первым и вторым стаканами чая обсудили военную реформу. То есть, «обсудили» — всего лишь форма речи. Риторический прием. Приличия ради, так сказать. На самом деле говорил в основном Троцкий, задавая Кравцову вопросы только по некоторым, очевидно особо тревожившим Предреввоенсовета аспектам проводимых изменений. Однако не все так просто, и вновь, как и прежде, в их первую «неофициальную» встречу, «беседа» не вылилась в обыкновенную лекцию на заданную тему. Никак нет. Если слушать внимательно — а Макс был более чем сосредоточен — из высказанных Львом Давыдовичем мнений и «мыслей вслух» можно было узнать, и, разумеется, не случайно, «многое о многом». Умный оценит, как говорится, глупец — не поймет. Но Кравцов не дураком уродился: и понял и оценил. Компартия была далека от единства и однородности своих рядов. Она состояла из многих, зачастую радикально отличающихся по социальному составу, интересам и видению ситуации групп. Старые большевики и новые партийцы, пришедшие в организации после октября семнадцатого. Выходцы из других революционных партий, до сих пор имевшие, пусть иногда и далеко спрятанное собственное мнение, и правоверные, колебавшиеся всегда и только вместе со своим партийным списком. Эмигранты и «местные», те, кто провел лучшие годы в тюрьме и подполье. Ответработники и рядовые солдаты партии, городские и сельские, образованные и малограмотные. Встречались среди них и искренне верующие, и те, кто с трудом подбирал слова на «великом и могучем». Да еще — до кучи — и возникшая, казалось бы, ниоткуда бюрократия, партийная, военная, хозяйственная… Ну и идеалисты, — куда же без них! — начетчики, оппортунисты… Кого только не было в «тесных рядах», кто только не вносил свою лепту в общее дело! И у всех, как и должно, свои интересы, свое особое видение «путей развития русской революции». Но и в верхах — So viele Menschen, so viele Meinungen, как говорят вслед за латинянами немцы. У каждого из Вождей — своя теория, свои сторонники, и, разумеется, свое Эго. Иногда — у некоторых — даже два.

— Макс Давыдович, — Троцкий дождался, пока закроется дверь за порученцем, принесшим им горячий чай, и пытливо посмотрел на Кравцова. — Что произошло в январе двадцать второго?

«В январе двадцать второго… хм…» — мысль пронеслась быстрым эхом, отзвуком давней бури, но для стороннего наблюдателя, по-видимому, незаметно.

— Это было насыщенное событиями время, — пожал плечами Кравцов. — Убийство Зиновьева, подготовка к съезду, пленум ЦК, восстановление Военконтроля… Что конкретно, Лев Давыдович, вас интересует в январе двадцать второго?

— Я имею в виду дело Микояна, — взгляд Троцкого отяжелел, и стекла пенсне напряженную сосредоточенность глаз не скрыли, а, казалось, напротив — усилили.

— Никакого дела не было, насколько я знаю, — «охота на охотника» являлась личным поручением Ленина, и никто об этом деле ничего определенного не знал, и знать не мог. Тем тревожнее становилось от осведомленности Троцкого.

— Не было, — кивнул Вождь. — Дела не было, а что было?