Под луной Греции

И тут они увидели ее. Грейс шла по набережной с Христианом. Они держались за руки и тихо разговаривали. Заметив их, она что-то сказала ему – они быстро поцеловались, и она поспешила в их сторону. Шона почувствовала, как участился пульс. Она совсем не знала Грейс, и вместе с тем девушка казалась ей такой знакомой. Это было как видеть в зеркале другую версию себя. Она тысячи раз мысленно представляла себе ее лицо, и вот она здесь, воссоединилась с дочерью. Та улыбается, смеется.

– Здравствуйте. – Голос Грейс звучал вежливо и смущенно, но в то же время в нем слышалась внутренняя уверенность. – Простите, что задержалась.

Шона и Деметриос сказали ей не извиняться и, путаясь в словах, заговорили хором.

Шона заметила, что Деметриос взял на себя смелость говорить от лица их обоих, и решила уступить.

– Спасибо, что встретилась с нами, Грейс, и за то, что дала нам шанс объясниться.

– Да, – добавила Шона, – я полагаю, у тебя к нам много вопросов.

– Они есть. Но сначала хотелось бы узнать, есть ли у вас вопросы ко мне.

Шона на мгновение потеряла дар речи. Ей ужасно хотелось спросить правильную вещь, но в голове было пусто, точно на экзамене. Затем сам по себе возник вопрос, который преследовал ее на протяжении многих лет, мучил и не давал уснуть по ночам. Деметриос сжал ее руку под столом, и она была рада этому.

– Грейс, скажи… Ты… – Ее голос дрогнул. – Ты счастлива? У тебя все хорошо в жизни?

Шона впервые встретилась глазами с дочерью и увидела в них отражение их о’брайеновской породы. Тогда она поняла, что задала правильный вопрос.

– У меня отличная жизнь и замечательные мама с папой. Я всегда знала, что меня удочерили, но они очень любят меня и дали мне лучший старт в жизни.

Шона почувствовала, как ее захлестнула волна облегчения. Не скупясь на подробности, Грейс рассказала о приемных родителях и о детстве. Ее мать была учительницей, а отец руководил фирмой электроники. Она училась в гимназии и добилась успехов в спорте, особенно в плавании и в дисциплинах с ракеткой.

Затем наступил момент, которого Шона боялась:

– Так… почему же ты отдала меня на удочерение?

Много лет она всеми силами держала это воспоминание под спудом. Даже сейчас при мысли о том дне ее пробил холодный пот. Но дочь имела право на ответ.

– Когда я узнала, что беременна, мне стало страшно, но я знала, что хочу оставить тебя. – Она повернулась к Деметриосу. – Это единственное, о чем я не рассказала тебе. Мне до сих пор больно. Видите ли, я вернулась домой в Ирландию…

Шона знала, что живот уже обозначился, но скрывала его под объемным трикотажным кардиганом и мешковатой футболкой. Мать смотрела поверх очков, буравя ее взглядом.

– Ну, давай, выкладывай.

– Что ты имеешь в виду?

– Ты вернулась не просто так. Мы ждали тебя не раньше лета.

– Хочешь сказать, мне не стоило приезжать?

Почему в присутствии матери она всегда чувствовала себя незваной гостьей в родительском доме?

– Не драматизируй, – лицо матери стало жестким. – Так или иначе, я не дура. Думала, я не замечу твой живот?

– Мамочка, я…

– Молчи, Шона О’Брайен. Ты грязная потаскуха! Как ты посмела заявиться сюда в таком положении?

– Что ты такое говоришь, мамочка? Я же твоя дочь.

Мать встала из-за стола и подошла вплотную.

– Моя дочь не стала бы доводить себя до такого состояния и при этом ждать сочувствия.

– Следовало предположить, что сочувствия от тебя не дождаться.

– Чего тогда тебе нужно? Денег? Хватает же наглости!

– Не нужны мне твои деньги, – Шона изо всех сил сдерживала слезы стыда и обиды, но от этого мать распалялась еще больше. – Я хочу поговорить с папой.

Мать схватила ее за руку и крепко сжала.

– Даже не думай сказать отцу. Это разобьет ему сердце. При виде тебя в таком положении он умрет от позора. Думаешь только о себе, какая же ты эгоистка!