Под маской

В июньском солнце над площадью Бенуа медленно курилась взвешенная масса паров бензина. И хотя ласковое тепло июньского солнца должно было пробудить в памяти картины идиллических сельских пейзажей, эта картина рождала видение пыльных дорог, на которых задыхались шоферы. В конторе «Кредитного банка», фасад которого выходил на улицу Пари-Бранс, американец лет тридцати пяти вдохнул испарения, и ему показалось, что их аромат полностью соответствовал тому, чем он должен был сейчас заняться. Откуда-то с небес на него неожиданно сошла пелена черного ужаса. Он пошел наверх, в уборную. Замер за дверью, чуть дрожа.

Посмотрел в окно — его взгляд задержался на вывеске: «1000 сорочек». Упомянутые сорочки заполняли всю витрину магазина: к иным был приложен галстук, и все вместе было аккуратно сложено и упаковано, а иные с дешевой претензией на богемный беспорядок были разбросаны внизу витрины. Тысяча сорочек — попробуй, сосчитай! Бросив взгляд налево, он прочитал: «Писчебумажные принадлежности», «Кондитерская», «Распродажа», «Рекламное агентство», «Констанция Тальмадж в “Dejeuner de Solil”»; посмотрев вправо, он встретился с еще более мрачными объявлениями: «Облачения для священников», «Прием заявлений о смерти» и «Похоронные принадлежности». Жизнь и Смерть…

Дрожь Генри Марстона усилилась; его стало попросту трясти. «Было бы неплохо, если бы это и был конец, и ничего больше не нужно было делать», — подумал он. С такой надеждой он и присел на стульчак. Но очень редко конец всему приходит именно так; немного погодя, когда он уже слишком утомился, чтобы хоть о чем-то думать, дрожь стихла и ему стало лучше. Спускаясь по ступенькам, он выглядел таким же проворным и уверенным в себе, как и любой другой служащий банка; он поздоровался с парой знакомых клиентов. Затем у него на лице появилась суровая, натянутая гримаса.

— Ба, Генри Клэй Марстон! — красивый старик пожал ему руку и уселся на стул. — Генри, мне бы хотелось продолжить наш вчерашний разговор. Как насчет ланча? Может, сходим в кафе?

— Только не сегодня, судья Уотерберри; простите, но я занят.

— Ну, тогда давай поговорим сейчас, потому что сегодня вечером я уезжаю. Сколько же эти богатеи платят тебе за то, что ты с таким важным видом здесь восседаешь?

Генри Марстон знал, что последует дальше.

— Десять тысяч плюс возмещение расходов в разумных пределах, — ответил он.

— А что бы ты сказал об удвоенной сумме, — тебе ведь надо всего лишь вернуться обратно, в Ричмонд? Ты тут уже восемь лет и даже не подозреваешь о тех возможностях, что откроются перед тобой там! И почему оба моих мальчика…

Генри почтительно слушал, но в это утро он никак не мог сосредоточиться. Он неопределенно высказался о том, что в Париже живется гораздо удобнее, и удержал себя от откровенных высказываний по поводу жизни в родительском доме.

Судья Уотерберри кивком подозвал высокого человека с бледным лицом, ждавшего у столика со свежей почтой.

— Это — мистер Визе! — сказал он. — Мистер Визе родом из нашего штата; он скоро станет совладельцем моей фирмы.

— Рад познакомиться с вами, сэр!

Мистер Визе говорил с нарочито южным акцентом.

— Вы понимаете, какое предложение делает вам судья?

— Да, — кратко ответил Генри. Он сразу признал этот тип: благоденствующий метис, полученный, по всей вероятности, от скрещивания «саквояжника» и бедной белой.

Когда Визе отошел, судья сказал, как бы извиняясь:

— Он один из богатейших людей на Юге, Генри!

Затем, после паузы:

— Вернись домой, мальчик!

— Я думаю, мы уже все обсудили, судья!

Румяное лицо, обрамленное седыми волосами, на миг показалось таким добрым; затем оно как бы поблекло, стало казаться некрасивым и в нем появилось нечто от машины — нечто убийственно-сосредоточенное и не по-европейски мрачное. Генри Марстон уважал эту открытость — он научился этому на работе в банке, где ему приходилось сталкиваться с ней ежедневно, подобно тому, как смотрителю музея приходится каждый день своими собственными руками касаться прекрасных экспонатов, свершивших длинный путь во времени и пространстве. Но это не давало никаких преимуществ судье; на вопросы, которые задавала жизнь Генри Марстону, ответы можно было найти лишь во Франции. Каждый день в полдень, когда Генри шел домой на обед, он оставлял позади себя все семь поколений своих предков из Виргинии.