Под маской

— Хочу с вами кое о чем поговорить. Не случалось ли вам обмолвиться мистеру Вейкеру в том духе, что в случае затруднений я буду готова дать ему гарантии по вашим счетам?

Боровки побагровел.

— Возможно, что-то подобное я и говорил, но…

— Что ж, я сказала ему правду — что я вас в глаза никогда не видела и мы знакомы всего пару недель.

— Естественно, я сослался на особу, равную мне по положению…

— Равную по положению? Что за наглость! Да настоящие титулы только в Англии и остались! Вынуждена вас просить впредь никогда моего имени не упоминать.

Он поклонился.

— Неудобства подобного рода скоро останутся для меня в прошлом.

— Что, сладили с этой вульгарной американкой?

— Прошу прощения? — чопорно переспросил он.

— Не сердитесь. Хотите виски с содовой? Я тут прихожу в кондицию, готовлюсь к встрече с Боупсом Кинкалоу, который только что телефонировал, что ковыляет обратно. И он, и его шофер, и его лакей остановились в Сиерре, и слегли там, погрузившись в ступор. Но поскольку «счастье» у него кончилось, вечером они прибудут сюда.

Тем временем наверху миссис Шварц говорила Фифи:

— Вот теперь, когда мы собрались ехать, я ужасно волнуюсь! Так здорово будет снова встретиться с Хирстами, и с миссис Белл, и с Эми, и с Марджори, и с Глэдис, и увидеть своими глазами новорожденную! Тебе тоже понравится — ты ведь уже, наверное, и забыла, как они выглядят? А ведь вы с Глэдис так дружили! И Марджори…

— Ах, мама, не говорите со мной об этом, — печальным голосом воскликнула Фифи. — Я не хочу возвращаться!

— Но нам незачем оставаться там надолго. Вот если бы Джон поступил в университет, как желал его отец, то мы, возможно, могли бы поехать в Калифорнию.

Но вся романтика жизни для Фифи заключалась в трех последних, исполненных ярких впечатлений, годах, проведенных в Европе. Она вспоминала высоких римских гвардейцев, и пожилого испанца с виллы д’Эст у озера Комо, который впервые заставил ее почувствовать свою красоту, и француза-авиатора в Сен-Рафаэле, который сбрасывал ей записки прямо в сад со своего аэроплана, и то чувство, которое она иногда испытывала, танцуя с Боровки — словно на нем были начищенные до блеска сапоги и отороченный белым мехом гусарский ментик…

Она видела множество американских кинокартин и знала, что девушки всегда выходят замуж за верных мальчиков из своих родных местечек, а после ничего не происходит.

— Я не поеду! — вслух сказала она.

Мать обернулась, держа в руках кучу одежды.

— Да что ты такое говоришь, Фифи? Думаешь, я тебя тут одну оставлю? — Фифи ничего не ответила, и она продолжала, словно подводя окончательный итог: — Ты не должна так разговаривать. Прекрати нервничать и говорить так со мной; вот тебе список покупок, поезжай и все купи! А позже сходим и выпьем чаю в кафе «Насснейгер».

Но Фифи уже приняла решение. Что ж, пусть будет Боровки, и у нее появится шанс зажить полной жизнью, пусть это и рискованно. Он может поступить на дипломатическую службу, и когда впоследствии они встретятся с леди Каппс-Кар и мисс Ховард на балу в какой-нибудь дипломатической миссии, она сможет произнести вслух то, что в этот момент казалось ей совершенно необходимым: «Ненавижу людей, которые выглядят так, словно только что с похорон вернулись!»

— Ну, беги! — продолжала мать. — И загляни в кафе, посмотри, там ли Джон, и привези его сюда, к чаю.

Фифи машинально взяла список покупок. Затем пошла к себе в комнату и написала записку Боровки, чтобы передать через консьержа по пути из отеля.

Вернувшись в гостиную, она увидела, как мать борется с туго набитым чемоданом, не желавшим закрываться, и ей стало ее ужасно жаль. Но ведь в Америке были и Эми, и Глэдис, так что Фифи взяла себя в руки.

Она вышла из номера и спустилась по лестнице, вспомнив на полпути, что из-за своей задумчивости забыла перед выходом взглянуть на себя в зеркало; к счастью, огромное зеркало висело на стене прямо у выхода из большого зала, и она перед ним остановилась.

Она была прекрасна — Фифи еще раз в этом убедилась, но теперь ей стало от этого грустно. Она задумалась, не в дурном ли вкусе платье, которое она сегодня надела? А надели бы такое импозантные мисс Ховард или леди Каппс-Кар? Ей-то оно казалось красивым, мягким и ладно скроенным, хотя цвет у него был кобальтовый — насыщенный, яркий и отливавший металлом.

А затем тишину мрачного холла нарушил внезапный звук, и Фифи замерла, затаив дыхание.

III