Под маской

— Да когда как… Ее можно заинтересовать, но только на день, не больше. И так абсолютно со всеми, кроме Джо Кейбла.

И тут, словно волна, на меня нахлынула та сцена. Мой разум дрогнул, будто от толчка, и я внезапно вспомнила, что именно у меня спросила Мэри Бэннерман в гардеробной: «А кто еще нас видел?» Она заметила еще кого-то, там промелькнула чья-то фигура — так быстро, что она ее не узнала, но все же выхватила краем глаза…

И вдруг я мысленно увидела ту фигуру — словно я тоже подсознательно видела ее все это время; будто на улице — еще задолго до того, как в голове вспыхнет имя, вдруг узнаешь знакомую походку или силуэт. Боковым зрением я заметила спешащую фигуру — и это практически наверняка была Кэтрин Джонс!

Но когда раздался выстрел, Кэтрин Джонс находилась на виду у пятидесяти человек. Возможно ли, что Кэти Гольштейн, дама пятидесяти лет, которую знали и которой доверяли целых три поколения жителей Дэвиса, по приказу Кэтрин Джонс хладнокровно застрелила юную девушку?

«Когда раздался выстрел, Кэтрин Джонс находилась на виду у пятидесяти человек».

Эта фраза пульсировала у меня в голове всю ночь напролет, принимая самые причудливые формы, делясь на отдельные предложения, отрывки, слова…

«Когда раздался выстрел… Кэтрин Джонс находилась на виду… у пятидесяти человек…»

Когда раздался выстрел! Какой выстрел? Тот выстрел, который мы все слышали. Когда раздался выстрел… Когда раздался выстрел…

На следующий день в девять часов, скрыв бледность бессонницы под таким толстым слоем румян, какого у меня никогда не было ни до, ни после, я поднялась по расшатанной лестнице в кабинет шерифа.

Я вошла, и Аберкромби, погруженный в чтение утренней корреспонденции, с любопытством на меня посмотрел.

— Это сделала Кэтрин Джонс! — воскликнула я, пытаясь скрыть истерику в голосе. — Она убила Мэри Бэннерман, выстрелив, когда мы не слышали, потому что играл оркестр и все двигали стулья. А выстрел, который мы слышали, сделала Кэти, но она стреляла в окно — после того, как умолкла музыка. Чтобы у Кэтрин появилось алиби!

V

Я оказалась права, и сегодня все это знают; но неделю, пока Кэти Гольштейн не сдавалась под безжалостным напором жестких допросов, никто мне не верил. Даже Чарли Кинкейд впоследствии признавался, что он не смел даже думать, что это может оказаться правдой.

Никто не знал, какие отношения связывали Кэтрин и Джо Кейбла, но она явно сочла, что его тайная интрижка с Мэри Бэннерман зашла слишком далеко.

А потом Мэри случайно зашла в женскую гардеробную, где Кэтрин одевалась для своего номера, — и тут вновь наступает неизвестность, потому что Кэтрин всегда твердила, что револьвер принесла Мэри и стала им ей угрожать, а курок был спущен случайно в последовавшей затем борьбе. Несмотря ни на что, Кэтрин Джонс мне всегда, скорее, нравилась, но справедливости ради надо сказать, что только такой наивный и редкий состав присяжных мог дать ей всего лишь пять лет. Так что ровно через пять лет после приговора мы с мужем собираемся обойти все музыкальные шоу Нью-Йорка, чтобы внимательно осмотреть каждую артистку кордебалета с самого первого ряда.

После выстрела ей требовалось быстро что-то придумать. Кэти было приказано дождаться, пока стихнет музыка, потом — выстрелить из револьвера в окно и спрятать оружие; Кэтрин Джонс только забыла уточнить, где именно. На грани обморока Кэти повиновалась ее приказам, но так никогда и не вспомнила, куда подевала револьвер. И никто этого не узнал, пока спустя год мы с Чарли не поехали в свадебное путешествие — вот тогда отвратительное оружие шерифа Аберкромби и выпало прямо на траву в Хот-Спрингс из моей сумки с клюшками для гольфа. Сумка, должно быть, стояла прямо у двери в гардеробную; дрожащей рукой Кэти бросила револьвер в первое же укрытие, попавшееся ей на глаза.

Мы живем в Нью-Йорке. В маленьких городках нам обоим неуютно. Мы ежедневно читаем о волнах преступности в больших городах, но ведь волна — это, по крайней мере, нечто осязаемое, против чего можно принять меры. А больше всего на свете я боюсь неведомых глубин, не поддающихся прогнозам приливов и отливов, таинственных очертаний, проплывающих в непроницаемой тьме под морской гладью.

«Сиротка» Мартин-Джонс и Пр-нц У-льский

I

Апрельским утром по волнам нью-йоркской гавани заскользил пароход «Маджестик». Он фыркнул в сторону буксиров и паромов-черепах, подмигнул яркой новенькой яхте и сердитым паровым свистком приказал убраться с дороги барже со скотом. Затем с шумом, как и всякая дородная леди, занимающая стул, он пришвартовался к собственной пристани и самодовольно объявил, что только что прибыл из Чербурга с заходом в Саутгемптон и доставил партию лучших образцов рода человеческого.