Под мириадами угасающих звёзд

Тогда Гилл закричал. Он кричал изо всех сил, так громко, что его горло разрывалось от боли. Он звал отца, хотел, чтобы тот услышал его, оглянулся и увидел, что он здесь, что он рядом. Но отец не реагировал, он продолжал сидеть на пороге, не замечая его криков. Гилл кричал снова и снова, слёзы застилали ему глаза, мир вокруг расплывался, становился неясным и неуловимым. Он звал отца, словно этим мог вернуть его, словно мог исправить то, что было уже не под силу изменить.

И вдруг тьма, густая и тяжёлая, как смола, окутала его, затушив все звуки и свет. Она была холодной, безжизненной, как сама смерть. Тьма поглотила его, унесла из этого места, из его дома, и выбросила на площадь Игулда. Гилл вновь оказался на коленях, снова без сил, беспомощно смотрел на безжизненное тело своего отца, лежавшее перед ним. Он видел, как слёзы капали на холодную землю, словно последние следы его утраченной надежды. Его дыхание стало прерывистым, он ощущал, как грудь сдавливает невыносимая боль, словно что-то пыталось вырваться изнутри, разорвать его на части.

Рана, нанесённая ему валькирией открылась. Кровь хлынула из неё, горячая, как огонь, почти необузданная, едва ли её можно было остановить. Каждая капля казалась ему символом того, что он теряет, теряет последние остатки своей силы и воли к жизни. Кулон на его груди всё ещё горел, пульсируя в такт его сердцу, словно разделяя с ним всю боль и страдания.

Она снова появилась рядом, словно тень, но не тёмная и зловещая, а светлая, мягкая, наполненная тёплым светом. Она встала на колени рядом с ним, её прикосновение к его руке было твёрдым, но в то же время нежным. Она сжала его ладонь, передавая ему свою силу, свою уверенность.

— Из Истока мы пришли и к Истоку вернемся, — произнесла она тихо, её слова были как успокаивающая песня, как утешение в безмерной скорби. — Эоны встретят его у Плеромы и проводят к Праматери. Его душа будет вечно пребывать на Первозданной Земле.

Эти слова звучали в его ушах, но не приносили утешения. Ничто не могло исцелить его боль, не могло вернуть того, кого он потерял. Он снова смотрел на безжизненное тело своего отца, чувствуя, как всё внутри него кричит от отчаяния. Он не мог принять эту смерть, не мог смириться с ней.

— Я… если бы я… Это я виноват! — вырвалось из его груди, и в этот момент он ударил кулаком по земле. В этом ударе было всё его отчаяние, вся его ненависть к себе, к своей беспомощности.

Она не отводила взгляда, её лицо оставалось спокойным, но в её глазах было понимание. Она знала, что он чувствует, знала, что его боль сейчас неизмерима, и что никакие слова не могут её облегчить. Она знала, что ему предстоит долгий путь, чтобы найти мир с самим собой, но она была готова идти с ним этим путём.

— Ты не виноват, Гилл, — мягко сказала она, сжимая его руку ещё крепче, словно хотела передать ему всю свою силу. — Ты сделал всё, что мог. Но иногда мы не в силах изменить то, что должно произойти. Это не делает нас виноватыми, это просто часть жизни.

Внезапно кулон на его груди задрожал, словно живое существо, откликнувшееся на что-то невидимое и неосязаемое. Жемчужина, когда-то принадлежавшая его матери, начала ярко светиться, испуская мягкий, но интенсивный свет, который освещал площадь вокруг него. Свет был таким ярким, что он, казалось, рассекал тьму, окутывавшую его. Гилл почувствовал, как сердце его начало биться быстрее, и в голове появилось странное ощущение, словно кто-то или что-то ещё было рядом. Ощущение было настолько сильным, что он невольно поднял взгляд.

И тут он увидел его.

Из темноты, словно из другого мира, к нему шёл высокий мужчина в массивных доспехах гоплита. В руке он держал длинное копьё, его остриё было направлено прямо на Гилла. Доспехи этого воина были тёмные, угольно-чёрные, с тонкими линиями, вырезанными на их поверхности, словно древние руны. Лицо этого мужчины было каким-то странным образом знакомо Гиллу. Он уже видел его раньше, хотя память отказывалась подсказывать, где и когда. И вдруг сознание Гилла вспыхнуло озарением.

Геродот остановился напротив него, его взгляд был холоден и безразличен. Он казался человеком, но что-то в нём было неестественным, что-то вызывало у Гилла первобытный страх. Это были глаза. В этих глазах зияла пустота, настолько глубокая и бесконечная, что Гилл едва мог удержать на них взгляд. В пустоте этих глаз светились два красных огонька, которые пронзали его насквозь, словно видели всё, что есть и что было в его душе.

— Что бы ни произошло дальше, знай, что я с тобой и всегда буду с тобой, — заявила женщина рядом с ним. Её голос был полон уверенности и тёплой, почти материнской заботы. Гилл хотел поверить ей, он чувствовал в её словах искренность, силу и какую-то глубокую связь, которая соединяла их. Как он мог не верить ей?

— Не понимаю, — прошептал он, чувствуя, как его голос дрожит. Всё вокруг казалось настолько нереальным, что он едва мог осознать, что происходит.