Под небом Лузитании. От пришествия до полуночи

Уже в Португалии я узнал от Михайло Бранчука, что Серёга объявился в Львове, где его личные дела резко пошли в гору. Он вступил в радикальную партию, борющуюся за безусловное самоопределение украинского народа. Когда же однопартийцы спросили его, что это у него на лбу, Хорёк лишь скупо процедил сквозь плотно стиснутые зубы: «Рука Москвы». После этого товарищи по борьбе пропитались нескрываемым уважением к Сергею Сердюку и стали выдвигать его на руководящие должности. Там же он близко познакомился с дочерью богатого польского предпринимателя украинского происхождения. Вскоре он женился на наследнице преуспевающего бизнесмена и, не раздумывая, взял себе её более благозвучную фамилию. Теперь он не то Зайченко, не то Крольчук…

Внезапно лоб Степана прорезала сеть морщин, будто он напряг извилины своего рудиментного мозга:

– А может и Бельчук… Или Бельчак? Честно говоря, точно не помню. А его состоятельный тесть …

– Остановись, Стёпа! – не выдержав, взмолился я. – Ты ведь собирался поведать мне о самых трагических эпизодах своей тяжкой жизни. Но как-то незаметно твоё повествование ушло в сторону натуралистического описания популяции сусликов, кроликов и каких-то других грызунов. Поверь, мне это совершенно неинтересно! Лучше расскажи мне, чем лично для тебя вылилась непредвиденная утечка французского коньяка.

Степан скорчил не очень довольную мину и без особой охоты вернулся к рассказу об испарившемся заморском алкоголе.

– Скандал разразился неимоверный! Мало того, что произошла катастрофическая утечка французского коньяка, так ещё и добавилось прискорбное трагическое происшествие! Ты ведь помнишь, что в советские времена производственные травмы расследовались тщательно и скрупулезно, а нарушения техники безопасности сурово карались законом. Полетели начальственные шапки, явственно запахло жаренным. Интуиция услужливо подсказывала, что и мне достанется на орехи, если срочно не «слинять» из эпицентра бурных событий.

– Ты знаешь, что такое эпицентр? – непритворно засомневался я.

– Не могу тебе сказать, что это значит дословно. Однако достоверно знаю, что это место, от которого желательно держаться подальше! – с ухмылкой проинформировал меня Степан. – Как раз накануне этих событий мне пришла повестка из военкомата. По закону я, как отец двоих детей, мог увильнуть от воинской повинности. Но я не стал настаивать на соблюдении буквы закона, тем более, что мой батяня всегда говорил:

– Ты сможешь считать себя настоящим мужчиной только тогда, когда пройдёшь горнило воинской службы.

Я живенько накропал заявленье «по собственному желанию», в администрации мне его сразу же «подмахнули» и рассчитали практически за двадцать минут. И не поднимая шума и пыли, с чувством глубочайшего удовлетворения, я отправился отдавать мой гражданский долг Советской Социалистической Родине. Мне было тогда даже и невдомёк, что могучий Советский Союз буквально доживала свои последние месяцы.

Коньячное дело никак не утихало. Домой приходили повестки из милиции и прокуратуры. Любаша недоумённо разводила руками, объясняя, что муж отправился на северный Кавказ поправлять пошатнувшуюся нервную систему. А за одно и лечить нарзаном так некстати обострившийся хронический геморрой. Всхлипывая, она доверительно признавалась, что её благоверный не пишет и не звонит. Не иначе как у него там случился заурядный курортный роман.

В громоздком бюрократическом аппарате так часто бывает: правая рука не знает, что делает левая. Когда же, наконец-то, разобрались, что же конкретно произошло, то я был уже очень и очень далеко. Да и «Первый» к тому времени уже основательно поостыл.

– Да Бог с ним! – махнул он рукой следователю. – Пусть его в армии «дедушки» Родину любить научат!

Лишь похлопотал вдогонку, чтоб меня отправили подальше и как можно на более длительный срок. По его любезной «протекции» я сначала попал на базу ядерных подводных лодок. Но командир базы, увидев меня, пришёл в неописуемую ярость и бешенство. Он орал как ненормальный, что это коварный заговор с целью подорвать боеспособность вверенного ему подразделения.

– Да этот бугай не в один люк на подлодке не пролезет! – брызгая слюной, визжал он. – А если и пропихнется, то соберёт в отсеках все «шишки» и «фонари», и покорежит своим дубовым лбом ценнейшую аппаратуру и оборудование.

Меня и ещё трёх доходяг отправили назад на распределительный пункт, и уже со второго захода я попал на сверхновый авианесущий крейсер.

– Слушай, Стёпа! А ты не сожалеешь, что после второго курса бросил институт? – сочувственно поинтересовался я.

– О-о-о! Ещё и как сожалею! И всю мою оставшуюся жизнь буду сожалеть! – с досадой прорычал Степан и зло подфутболил ногой жестянку из-под «фанты», невинно отдувающуюся за многочисленные каверзы судьбы великана.