Под немецким ярмом

— Я и повинуюсь, выхожу замуж за этого… Не знаю, как и назвать его!

Она залилась опять слезами, и Елисавете Петровне стоило не малого красноречие, чтобы несколько ее успокоить.

— Любоваться им тебе не нужно; но другим-то своей нелюбви к нему ты не должна слишком явно показывать. Царствующие особы должны стоять на такой высоте над толпой, чтобы казались ей всегда высшими существами, неподверженными человеческим слабостям.

— Да ты сама-то, тетя Лиза, разве держишь себя так?

— Я, милочка моя, никогда не буду царствовать… А какой прелестный y тебя "эсклаваж!" — переменила она тему и стала разглядывать дрогоценный подарок «римского» императора на шее принцессы.

— Подлинно esclavage! — вскричала Анна Леопольдовна, срывая с себя цепь и бросая ее на пол. — Для того только мне ее и навесили, что бы я никогда, никогда не забывала, что стала отныне невольницей!

Лилли подняла цепь с полу и, по молчаливому знаку Юлианы, отнесла на стол. Во время предшествовавшего разговора она имела полный досуг рассмотреть цесаревну. Юлиана не даром назвала последнюю «обворожительной». Хотя черты лица ее и не принадлежали к числу так-называемых «классических», но овал их был очень мягок и изящен, а кожа от природы такой нежности и белизны, что не нуждалась ни в какой искусственной косметике. Привлекательный облик обрамливался спускавшимися на пышные плечи локонами русых, с золотистым отливом, волос, с искрящеюся над челом бриллиантовой диадемой. Но ярче всяких бриллиантов искрились под соболиною бровью жгучие глаза, дарившие всех и каждого, "как рублем", такою пленительною улыбкой, что обаянию ее подпадали одинаково и сильный, и прекрасный пол.

"Неужели ей уже тридцатый год? — думала Лилли, не отрывая восхищенного взора от царственной красавицы. — Она, право же, свежее каждой из нас"…

И взор девочки, сравнивая, скользнул в сторону юной спутницы цесаревны, на которую до того она почти не обращала внимание, но на которую теперь невольно также загляделась.

— Что вы так смотрите на меня? — с улыбкой спросила та, подходя к ней, и взяла ее под руку. — Отойдемте-ка подальше.

— Простите, что я так смотрела… — извинилась Лилли. — Но y вас такое удивительное, точно фамильное сходство…

— С кем? с моей кузиной?

— С кузиной?

— Ну да, с цесаревной: ведь я же — Аннет Скавронская. Отец мой, граф Карл Скавронский, был родной брат императрицы Екатерины Алексеевны. А вы ведь баронесса Лилли Врангель?

— Да… Но от кого вы, графиня, могли слышать про меня?

— Как не слыхать про такую прелесть! Слухом земля полнится, — улыбнулась опять в ответ Скавронская. — Нет, милая Лилли, вы не конфузьтесь; я говорю чистую правду. Мне давно хотелось познакомиться с вами; y меня нет ведь никого для конфиденции; а вас все так хвалят… Хотите, подружимтесь?

— Помилуйте, графиня… Я же только младшая камер-юнгфера принцессы…

— Да и я тоже год тому назад была в роде как бы камер-юнгферы y моей кузины. Вам сколько теперь лет? Пятнадцать?

— Да, с половиной.

— Ну, а мне… с тремя половинками! рассмеелась Скавронская. — Вы ведь атташированы уже к принцессе. Через год вас точно так же сделают фрейлиной, да еще чьей? наследницы престола! Ну, что же, хотите иметь меня подругой?

— Я была бы счастлива, графиня…

— «Графиня»! А мне называть вас, не правда ли, «баронессой»? Нет, давайте говорить сейчас друг другу «ты». Хорошо?

— Хорошо. Но по имени как мне называть вас?

— Опять «вас»! Называй меня просто «Аннет», а я тебя буду называть «Лилли». Какое хорошенькое имя! Совсем по тебе: ведь ты настоящая полевая лилие, — не то, что твоя гувернерка.

— Какая гувернерка?

— Да Менгденша. Это уж не полевой цветок, а оранжерейный, махровый, без всякого полевого аромата.

Лилли с опаской оглянулась на Юлиану; но та не желала пропустить ничего из беседы принцессы с цесаревной, и ей было не до новых двух подруг.

— Да, все говорят, что мы с кузиной похожи друг на друга, — продолжала болтать Скавронская. — Но куда уж мне против нее! Даже когда она сериозна, глаза ее светятся… А если б ты видела, как она танцует! Это — сама Терпсихора. Да вот на придворных балах ты скоро ужо увидишь.

— Да я еще не придворная дама! — вздохнула Лилли. — Даже на свадьбе принцессы мне нельзя быть.

— Это-то правда… Но под самый конец, в воскресенье, будет большой публичный маскарад с танцами. В маске туда тебя, пожалуй, пустят; я попрошу за тебя. Это будет такое великолепие, что ни в сказке сказать, ни пером описать, прямая мажесте. Для меня этот маскарад имеет еще особое значение… Вот идее-то!

— Какая идее?

Не отвечая, Скавронская подвела Лилли к простеночному зеркалу.

— Смотри-ка: мы с тобой ведь почти одного роста.

— Да что ты задумала, Аннет?

— А вот что, слушай. Только, милая, ради Бога, ни слова своей Менгденше!

— О, я — могила. Но, может быть, это что-нибудь нехорошее?

— Напротив, очень даже хорошее… Мне надо в танцах непременно поговорить с одним человеком. Но долго с одним и тем же кавалером танцовать нельзя; поэтому мы с тобой обменяемся потом костюмами…