Под немецким ярмом

Тут в дверях появились рука об руку молодой боярин с молодой боярыней и показали пример другим. Что боярыня эта — цесаревна Елисавета, знали, надо думать, все присутствующие; что кавалер ее — Разумовский, догадывались, вероятно, очень многие. Общее внимание тотчас сосредоточилось на этой паре, и все на нее за любовались, даже те, что собрались было уже танцовать. Да и как, право, было не залюбоваться!

С какою воздушною легкостью и грацией боярыня плыла мимо своего боярина, помахивая шелковым платочком перед его закрытым маскою лицом! Как бойко он, в свою очередь, выбивал дробь ногами, как залихватски забрасывал пятки!

Никто из зрителей, однако, не решался первым захлопать, пока стоявшая в дверях императрица не подаст знака. У нее одной, как уже сказано, лицо не было прикрыто маской. На устах ее заиграла также устало-грустная улыбка. И вот она подняла сложенные на талье руки и ударила в ладоши. В тот же миг весь зал кругом зазвучал оглушительными рукоплесканиеми.

В целой империи не нашлось бы, пожалуй, ни души, кроме одного единственного человека, кто решился бы теперь открыто заявить свое несогласие с выраженным государыней одобрением. Этот единственный человек, Марс-Бирон, поманил к себе перстом Меркурие-Лёвенвольде и отдал ему какое-то приказание. Обер-гофмаршал покорно наклонил голову и, выступив вперед, громогласно крикнул капельмейстеру на хорах:

— Grossvater!

Всем было ясно, что слишком блогоприетное впечатление от русской пляски ненавистник русского народа, герцог курляндский, счел нужным ослабить немецким свадебным танцем, которым тогда и в наших придворных сферах, как y баронов в остзейском крае, заканчивались, обыкновенно, свадебные балы. В "гросфатере" обязательно принимали участие как вся молодежь, так и маститые сановники с их пожилыми супругами; поэтому вдоль всего огромного зала мигом образовалась змеевидная лента "дедушек" и «бабушек» всех возрастов и званий, начиная с самого Бирона и кончая Лилли. И вся вереница, в такт медленному темпу музыки, заковыляла старческой походкой, хором подпевая нелепейшую песню:

— "Als der Grossvater die Grossmutter nahm,

Da war der Grossvater ein Brautigam,

La-ri, la-ri, la ra!

("Когда дедушка посватался к бабушке, дедушка стал женихом, ла-ри, ла-ри, ла-ра!")

Вдруг ковыляющий темп разом переходит в бешеный плясовой. Каждый кавалер хватает свою даму за обе кисти рук и делает с нею бочком козлиный скачек назад и затем вперед, чтобы перемениться местом с соседней парой, во все горло припевая:

— "La-ri, la-ri, la-ralla-la!

La-ri, la-ri, la-ra!"

Лилли не раз уже танцовала в Лифляндии этот патриархальный свадебный танец, — танцовала с детским увлечением. Теперь он показался ей до-нельзя пошлым, и она готова была убежать вон. Но кавалер не выпускал ее рук, и ей поневоле приходилось также подпрыгивать и подтягивать:

— "La-ri, la-ri, la-ralla-la!"

La-ri, la-ri, la-ra!".

"Где-то теперь Гриша? Да вон он, бедняга, в своих рыцарских доспехах стоит y выступа стены, опершись на свой меч, не шевельнется, словно окаменел на месте. Что-то сейчас его ожидает, Боже милосердый!"

Наконец-то и заключительный куплет. Барабан и литавры гремят в последний раз. Кавалер жмет ей руки и откланивается.

— Милостивые государи и государыни! — возглашает обер-гофмаршал. — Танцы кончены: прошу снять маски.

Вот и роковой миг. "О, Гриша!"

Дрожащими от волненья пальцами Лилли отвязывает свою маску и оглядывается. Как эти разгоряченные, глянцовитые от пота, истомленные лица не подходят к свежим и пышным нарядам! Ужели и она сама такая же красная?

Но всех краснее и противнее упитанная бычачья рожа Бирона. И каким ведь жестоким инквизиторским взглядом озирает он всех окружающих, видимо, отыскивая между ними того, о котором ему донесли его шпионы! Но искомого на лицо не оказывается: брови герцога сдвигаются еще мрачнее.

Тут вынырнувший позади его брамин — банкир, приподнявшись на цыпочки, шепчет ему что-то на ухо. Взор Бирона устремляется на прикованную все там же к выступу стены, неподвижную фигуру средневекового рыцаря.

— Господин рыцарь! — раздается на весь зал повелительный голос с резким немецким акцентом. — Прошу к нам.

Рыцарь отделяется от стены, подходит; но забрало его все еще опущено.

— Откройте ваше лицо!

Малодушествовать уже не приходится. Рыцарь поднимает забрало, и сотни глаз с недоумением видят совсем незнакомые им, блогообразные черты юноши с легким пушком над верхнею губой. Всех более, конечно, разочарован сам инквизитор; но за это должен по платиться разочаровавший.

— Государь милостивый! Кто вы есть такой?

В голосе временщика прорывалась такая злоба, что сердце y Самсонова в первом замешательстве все же захолонуло, язык прилип к небу. За него отвечал бедуин:

— Ваша светлость! Смею доложить, что это — слуга моего брата, Петра Ивановича Шувалова. У брата было уже зоготовлено это рыцарское платье для сегодняшнего вечера; но внезапно он заболел…

— И послал сюда заместо себя лакее? — досказал взбешенный герцог.