Под новым небом, или На углях астероида

Пить, больше всего ему хотелось пить. Во рту пересохло, язык словно одеревенел. Всё нутро заполнила нестерпимая тягучая боль. Именно боль и жажда и заставили его прийти в себя. От слабости кружило голову, плыла и переворачивалась земля. Он попытался сменить положение тела, но в животе полыхнуло огнём, и он снова едва не потерял сознание.

Плохи дела. Никогда не чувствовал он себя таким разбитым и беспомощным. Открыв глаза, он увидел, что лежит под густой развесистой елью; лапы её шатром опускались почти до самой земли. Как он оказался под ней? Ему захотелось вспомнить, однако в голове был сплошной сумбур, и напряжение мысли только довело до ещё большего изнеможения.

Он знал, что при ранении в живот исход обычно бывает один.

Вот, значит, где его последнее пристанище – в лесу, под елью. Наверно, это самый естественный конец для такого человека, как он, то есть для охотника. И никаких хлопот вокруг похорон. Тело расклюют птицы, растащат насекомые и зверьки. Кости лишь останутся. Ну и карабин, конечно. Вернее, металлические его части – приклад превратится в труху. Всё это засыплет хвоей. Ровным слоем. Лес только будет шуметь – многие сотни лет. Будут облака, небо, солнце и звёзды – это уж навечно.

Он шевельнул головой и скосил глаза, намереваясь осмотреться, но мало что увидел кроме тёмных еловых иголок. И подумал, что всё равно лучше лежать здесь, чем в яме. Ему претила одна мысль о том, чтобы находиться в могиле, особенно рядом с другими покойниками.

Однако эта боль сведёт с ума прежде, чем он умрёт. Его подташнивало, знобило, сильно колотилось сердце, и дрожали пальцы рук. Как избавиться от мучений? Может, застрелиться? Поискав возле себя кистью правой руки, дотронулся пальцами до карабина – нет, ничего не выйдет, не удастся направить в себя, нет сил. Да и барабан пустой, он хорошо это помнил, а зарядить его он не сможет. Он едва подавил в себе желание застонать.

Воды, хотя бы глоток воды. Он вспомнил, что при ранении в живот пить нельзя, но какое сейчас это имело значение! Только бы облегчить страдания. Вода ускорит конец, а уже одно это – благо. Но воды не было – вытекла из фляжки через пулевое отверстие… Была ещё фляжка с настойкой зверобоя. Крепкой, вспыхивающей синим пламенем. Доктор Уиллис рекомендовал брать её с собой. «Вы отправляетесь в северные края, – говорил он, – и крепкое спиртное может вам понадобиться». Игорь не пренебрегал ничем, что могло пригодиться в походе, и, сойдя с «Ирландии», всегда держал эту фляжку при себе. Где она? На поясе её не было. Значит, в рюкзаке.

Он пошарил левой рукой и наткнулся на грубую брезентовую ткань. Рюкзак лежал рядом. Наверно, он просто свалил его с плеч. А вот и фляжка. Он прощупал её под брезентом, под самой ремешковой петлей. Вот короткий конец ремешка, надо лишь выбрать его, распустить узел.

Наконец округлая ёмкость в руке. Руки тряслись, пальцы почти не держали…

Он сумел выдернуть пробку и поднести фляжку ко рту, не разлив её содержимое; губы сомкнулись на отверстии. Где-то он читал, как один человек, раненный в живот, всё ругался и пил водку, спасая себя от боли. А у него нет сил даже ругаться. Сколько дней он не ел? Два или три? Желудок пустой, и он скорее всего спалит его спиртным. Но это опять же теперь не имело значения. Он сделал глоток и чуть не закашлялся от огненной жидкости. Он не привык к крепким напиткам и вообще к спиртному. Только иногда вместе с мужчинами, для компании, позволял себе бокал сухого виноградного вина.

Усилием воли, перебарывая обратные позывы, он сумел загнать в себя половину содержимого фляжки и ещё успел воткнуть пробку. Желудок загорелся огнём, но огонь этот начал заслонять собой боль, мучившую его, Игоря, и он наконец с облегчением вздохнул. Минута ощущения того, что происходит в животе, затем хвоя над головой поплыла куда-то в сторону, и он не заметил, как отключился от всего на свете.

Когда он снова открыл глаза, было темно. Игорь осознал, что лес окутала ночь, но начало ли это её или уже близится рассвет, невозможно было определить. Не было видно ничего, даже веток ели, хотя они находились на расстоянии вытянутой руки.

Сколько он находился в забытьи? Биологические часы говорили, что, должно быть, немало. Он вспомнил про свою рану и почувствовал – боль в животе притупилась, она уже не поглощала весь его организм, и с ней можно было как-то ужиться. В голове шевельнулось, что он ещё не умер, но дальше этого мыслительный процесс не пошёл. Он просто лежал, бессильно простерев руки вдоль туловища.

Рассвет он проспал. Разбудил его крохотный солнечный лучик, неведомо как проникший сквозь хвою и попавший ему на лицо. Боль сразу напомнила о себе, но, как и ночью, она уже не гробила его, а только никак не хотела отступать. Впервые после ранения в нём зародилась надежда, что, может быть, ему и на этот раз удастся выкарабкаться. Что-то в животе всё-таки стабилизировалось, и он боялся случайным движением корпуса нарушить это хрупкое равновесие.