Под опасным солнцем

После убийства Мартины Фарейн подробно перечислила возможные версии: татуировщик, ваятель тики, владелец фермы черного жемчуга… По-моему, майорша оказалась довольно способной, если узнала запах маминых духов в хижине мэра, и вызывающе смелой, раз отправилась в одиночку искать Метани Куаки и допрашивать Мануари, местного татуировщика.

Я вполне могу вам в этом признаться — я всегда мечтала вот так вести расследование, в одиночку. (…) Моя детская мечта: стать детективом. (…) Я должна действовать с профессиональной уверенностью.

Я боялась за нее, когда она наконец поняла значение перевернутого Энаты и поскакала под дождем к старому кладбищу, откуда уже не вернулась.

Я чувствую, как вода с мокрых волос стекает по спине, скользит до поясницы. (…) Я понимаю Бреля и Гогена, это хорошее место для того, чтобы умереть.

Но больше всего меня в ее океанской бутылке волновали не строки ее отчета о расследовании. Самые трогательные слова — те, которыми майорша своим мелким убористым почерком решилась рассказать о мучительных отношениях с мужем, когда каждым взглядом Янн давал ей понять: он заподозрил, что она за себя отомстила, когда он спрятал в карман письмо с угрозами, которое она послала Пьер-Иву Франсуа, когда на пляже Пуамау он разделся и пошел к ней в воду, когда поцеловал ее, когда она дала ему пощечину. Любили ли они еще друг друга? Могли бы еще любить?

Все считают Янна безупречным мужем. (…) Я вспоминаю, каким нечистым взглядом он смотрит на меня со вчерашнего дня, с подозрением и вожделением одновременно. (…) Против меня Элоизе с ее платьями в цветочек и ее манерами дивы не выстоять!

Потрясенная, я остановилась на последних словах рассказа Фарейн.

Я вспоминаю поцелуй Янна, его мокрые плавки, прижавшиеся к моему животу. Как он меня хотел.

Прямо перед тем как майорша слишком близко подобралась к истине.

Но я знала, что худшее еще впереди.

Сунула рассказ Фарейн под страницы Клем и Титины и медленно подтянула к себе новую стопку листков.

МОЯ БУТЫЛКА В ОКЕАНЕ

ЧАСТЬ IV

Рассказ Мари-Амбр Лантана

Заставила себя опустить глаза, не позволила им закрыться, заставила читать строчки, написанные таким знакомым почерком.

До того, как умру, мне хотелось бы…

Быть в числе тех женщин, которые с годами не увядают, от которых не уходят.

Быть матерью, взаправду, быть самой собой, взаправду.

Первые слова маминого дневника расплывались, слезы мешали читать.

Мы все собрались среди ночи, как только Янн позвонил в «Опасное солнце». (…) Я проснулась, когда Танаэ стала барабанить в двери.

Я заметила, что мама не упомянула ни о том, что на ней надето, ни о своих драгоценностях и уж тем более о черной жемчужине, о своем постыдном долге перед Титиной, или своем ожерелье из красных зерен. Мама не ценила это ожерелье-амулет, которое дарили каждой прибывшей еще на аэродроме, и все они, не задумываясь или из суеверия, носили его, прикасались к нему… Она надела его только в тот вечер, когда нашли труп Пьер-Ива Франсуа и когда ей захотелось поверить в его силу.

Проклятое ожерелье.

Мама не доверяла никому, всего остерегалась. Мама думала, что все считали ее преступницей. Она так хорошо играла свою роль миллионерши и так много врала, что у нее развилась паранойя.

Я недалеко продвинулась, застряла на первой странице, там, где про старое кладбище. Читала медленно, строчку за строчкой. Мамины слова, когда она открыла свой секрет, наконец показались искренними.

Пьер-Ив был моим любовником. Ну вот, теперь вы знаете.

Искренними и безнадежными.

Наверное, надеялся украсть у меня немножко моей мнимой красоты, а я у него — немного его таланта. (…) Пьер-Ива убили. (…) У меня было так мало времени его любить.