Под открытым небом. Собрание сочинений в 4-х томах. Том 3

– Это красиво сказано и не более. Момент истины и прозрения тоже могут быть субъективными, а значит, ошибочными. Дров наломать можно, ой как, – возразил Владислав. – Все чуть-чуть сложнее, чем мы с тобой думаем. Сложнее. Да. Мы оба слепые котята, и черт с ним. Надо жить, как умеешь, и не умничать. Иначе запутаешься. Все проходит, увы…

– А что же по-твоему вечно? – спросил Касторгин, глядя в окно и машинально провожая взглядом вертолет, понесший очередную партию пассажиров через Волгу, в Рождествено.

– Вечно? А вот это движение!

– Какое? – Кирилл Кириллович обернулся на собеседника. Тот, подойдя ближе к окну, из-за спины приятеля тоже смотрел на вертолет.

– Что же вечно? Кроме этого грязного армейского вертолета… – Касторгин криво усмехнулся.

– Если мыслить более общими категориями, то бесконечен дух.

– Мудрено, – подчеркнуто наигранно отозвался Кирилл, – нам бы чего попроще, а?

И он отошел от окна.

«Да, но ведь и дух разрушителен, в своем крайнем выражении – вот фашизм!» – подумал он, но промолчал. Кирилл Кириллович подошел к почти законченному портрету женщины, стоявшему около стола, со всякой всячиной, начиная от разнокалиберных тюбиков с краской, фотографий, открыток и кончая ополовиненной бутылкой конька «Александр».

– Ты хочешь глубже познать себя? – в упор спросил Владислав.

– Да, – с готовностью ответил Касторгин, – пытаюсь это сделать.

– Не трать себя на это, только ушибешься.

– Но я хочу отыскать смысл того, что со мной происходит.

– А найдешь одни сомнения и мучения, это человечество уже проходило, – лаконично констатировал Владислав, – зачем начинать с начала? Поиск смысла – бессмысленен. Ты, брат, дремуч.

– Почему ты всех женщин рисуешь с ясными голубыми глазами, ведь это что-то патологическое – они же разные? – будто не слыша последних слов приятеля, спросил Касторгин.

– Кто? – шутливо переспросил Владислав, – глаза или женщины?

– И то, и другое, – Касторгин явно думал совершенно о другом, и то, что он говорил, было только эхом всего того, что было в нем глубоко спрятано – под обычно внешней непроницаемостью. – Объясни, ведь ты заслуженный художник России, член совета ЮНЕСКО и прочее, а?

– Знаешь, – Владислав растерянно посмотрел на приятеля, – не объясню. Не знаю. Ты первый задаешь мне такой вопрос. Сам я этого не замечал… Может, от того, что моя мастерская на девятом этаже, в небе… – задумчиво попытался догадаться художник.

– Вот видишь, – нарочито наставительно продолжал Кирилл, – вот видишь, такой простой вещи не понимаешь. Значит, не анализируешь, не мыслишь, товарищ великий художник. Надо рисовать не человека, а воздух вокруг него. Без мысли, кто мы?

Но у Владислава были сейчас другие в голове вопросы:

– Кирилл, тебя же знают в области. Сам губернатор от имени Президента Ельцина вручал тебе диплом «Заслуженный изобретатель Российской Федерации».

– Ну и что?

– Сходить надо к кому-нибудь из руководителей администрации. Тебя же найдут, где использовать. Ну погорячился ты…

– Чего-чего ты сказал, повтори, старина?

– Ну, не использовать, конечно, неловко сказал. Но приложить твой опыт есть где.

– Не хочу я ничего. Очухаться мне надо. Отдохнуть хочу. Дайте мне побыть безработным. Может, это моя историческая миссия такая. Я, может, являюсь предметом грандиозного эксперимента, перехода, так сказать, совковой психологии в сегодняшнюю.

– Не дури.

– Что, не дури? Сам же говорил, что полезно бы уходить на пенсию в расцвете сил, чтобы пожить, как следует, пока аппетит к жизни есть, а уж потом, нагулявшись, вкалывать. Вот теперь твоя теория вписывается в практику – на мне.

– Да ну, я серьезно.

– А если серьезно, то тошно стало терпеть дилетантов. Все ведь разваливается, что мы десятилетиями создавали. Я почему положил своему директору завода заявление об уходе? Девяносто процентов, я считаю, успеха зависит от первого руководителя. А наш, нынешний, у меня начальником цеха был совсем недавно и причем не самым лучшим. Теперь же побывал в депутатах и что, семь пядей стало? Так не бывает. Одна шелуха словесная. Не захотел я вместе, заодно с кем-то разваливать завод за кусок хлеба. – И вдруг, без всяких переходов, сощурив свои глубоко посаженные и без того узкие глаза, поведя в сторону художника рысьей головой, сказал: – Кстати, все женщины у тебя лицами на датчанок похожи.

– Это еще как?

– А вот так, грубоватые и серые, невыразительные. Русское – только глаза.

– Послушай, ты всегда такие замечания делаешь, я после тебя бываю немножко не в себе.

Владислав подошел к столу, налил из бутылки.

– Давай выпьем за то, чтобы у тебя все устроилось. По граммульке.

Стаканы с коньяком прозвенели в вечернем воздухе заставленной мастерской натужено и тускло. Владислав невольно вздрогнул, Касторгин усмехнулся. А художник напирал:

– Послушай, есть идея, давай я тебя познакомлю с очень хорошей женщиной, а? Это же выход из твоего чертова тупика. Не заумная, не занудливая. И в разводе. Оживешь, ей-богу, отогреешься. Она растормошит. Какая женщина! А? Хочешь, прямо завтра?

– Нет, не стоит, – спокойно сказал Кирилл Кириллович.