Под открытым небом. Том 1

И ещё хотелось бы обратить внимание на следующее обстоятельство. Главный герой А. Малиновского, в отличие от шолоховского Григория Мелехова, не покоряется вызовам нового времени, продолжает свою жизненную стезю. И, основываясь на этом, можно было бы полагать, что автор поручает самой жизни довершить историю нынешней русской драмы. Но в том-то и дело, что многие другие его ключевые герои обречены заканчивать свой век в той непонятной жизни, которой живёт их некогда великая страна. Так в чём же больше правды? В писательской надежде, всегда таинственной, всегда не поддающейся простой логике, или в той жуткой картине умирания России, которую сам же писатель с такою пронзительной болью изобразил?

Чтобы ответить на этот вопрос, надо признать, что в истории последнее слово остаётся именно за человеческой болью. Из болевого шока на руинах Римской империи возникла наша христианская цивилизации. Из боли, ставшей нестерпимой, на Куликовом поле проросло могучее дерево Российской империи…

Из нашей общей боли, которую так глубоко чувствует А. Малиновский и которая зазвучала со страниц его книг, из нашего читательского сопереживания именно его непридуманным героям, а не медийным призракам, будет, как из чистейшего родника, брать своё начало и будущая Россия.

Хватит ли нам нашей боли? Вот вопрос, с которым сегодня литература должна обратиться, и в лице Александра Малиновского уже обращается, к читателю.

Николай ДОРОШЕНКО, директор издательства «Российский писатель», секретарь правления Союза писателей России

Поймут ли, оценят ли грядущие люди весь ужас, всю трагическую сторону нашего существования? А между тем наши страдания – почка, из которой разовьётся их счастье…

А. И. Герцен

Спутали нас учёные люди.

Григорий Мелехов (М. Шолохов. «Тихий Дон»)

Книга первая Под открытым небом

И, палочкой белой взмахнув на прощанье, ушло моё детство опять.

М. Исаковский

Госпиталь на Молодогвардейской

Шурка живёт в доме своего деда Ивана Дмитриевича Головачёва давно, с той поры, когда он ещё не ходил в школу.

Его родной отец пропал без вести в войну, а неродной Василий Фёдорович лежит в военном госпитале в Куйбышеве. Вот и получается, что у Шурки как бы два отца.

У Шурки два отца и два дома.

Один дом – бревенчатый с резными наличниками, построенный задолго до войны, после того, как Головачёвы вернулись из Сибири, куда они бежали от голода в Поволжье. В Сибири Шуркин дед шорничал, плотничал, скорняжил – вот и скопил деньжат. Девятерых детей родила Агриппина Фёдоровна – жена Головачёва, а выжили трое: Екатерина – мать Шурки, Алексей и Серёжа.

Другой Шуркин дом – без потолка, саманный, крытый соломой. Пол не глиняный, а деревянный. Скрипучий, некрашеный, но крепкий. Когда Екатерина его моет, то обязательно скоблит косырём. От этого он становится золотистым, а изба нарядной. В этом доме у Шурки мама, брат и две сестрёнки.

Оба дома стоят в одном ряду на улице Центральной, поросшей травой-муравой.

Последнюю неделю в доме деда разговоры чаще всего связаны с приездом из госпиталя отца Шурки.