Под прицелом войны

На железнодорожную станцию прибывали воинские эшелоны. Выгрузившись из вагонов, бойцы строились в колонны, и эти колонны маршем шли мимо нашего дома. На обочине вместе со мной оказалась незнакомая женщина. Наблюдая за проходящими в молчании солдатами, она перекрестила их и спросила: «А куда это вас, родненькие, ведут?» Из колонны послышался жесткий ответ: «На мясо!» При этих словах бойцы, как мне показалось, оживились.

Запечатленная в детской памяти сценка имела неожиданное продолжение. В 80-е годы ушедшего столетия я заведовал кафедрой на географическом факультете Белгосуниверситета. Перед Днем Победы, как правило, на торжественном собрании преподавателей и студентов с воспоминаниями о военных событиях выступали ветераны. На одном из таких мероприятий я встретил генерал-майора, совсем не похожего на бравого воина. Улыбчивый, спокойный, с какой-то, я бы сказал, домашней теплинкой. Но обилие боевых орденов на груди указывало на его непростой воинский путь. В своем выступлении он вспомнил бои за Смоленск, упомянул Глинку (наш районный центр) и Добромино, что меня крайне заинтересовало. После официальной части я уже на кафедре рассказал ему об услышанной из колонны солдатской реплике. «Да, – заметил он, – я сопровождал тогда эту колонну и помню ту бабку и парнишку, стоявших на обочине. Парнишка махал нам ручонкой».

– Так это же был я! – само собою вырвалось у меня. Мы долго смотрели друг на друга, вполне осознавая уже оба, что война – это большая мясорубка и тот незнакомый боец, отклик которого я слышал в детстве, был по существу прав, хотя сказано было и грубовато.

Бабушка моя умерла на двенадцатый день после освобождения, успев научить нас с братом креститься перед маленькой почерневшей иконой и приговаривать: «Боженька, спасибо за хлеб-соль». Опорой осталась одна лишь мама. Однажды она рассказала нам, как бабушку избивал немец. Бил сапогом в поясницу, что явилось причиной ее смерти. Каблуки же у немецких сапог подковывались, как у лошади копыта (только железки были поменьше). А подошва подбита шестигранными, если мне не изменяет память, металлическими бляшками – другого слова не могу подобрать. Можно представить, какими были эти удары.

Немцы, чтобы их подольше помнили после изгнания, заминировали все, что могли заминировать, и отравили все, что можно отравить. Наши солдаты внушали нам, что ходить можно только по дорогам, не ступая на придорожную траву. Моя двоюродная сестра однажды забыла про это и осталась без ноги.

С коварными фашистскими сюрпризами стали сталкиваться и другие. Лежал в мотке колючей проволоки клубок ниток – вещь очень нужная в разрушенном хозяйстве. Потянула женщина этот клубок и осталась, бедолага, без глаз и руки. Мы с одногодкой-тезкой в углу разбитого дома, в свою очередь, обнаружили два кусочка сахара и разделили между собой. Он свой съел, и его похоронили. Я же только лизнул – сутки тошнило, но остался жив. Мама втолковывала: ничего не брать – что бы ни лежало. Даже детские игрушки, потому что в них тоже пряталась смерть.

Таилась она и в водных источниках. Вода в колодцах была отравлена. Ее разрешали черпать только после проведенного обеззараживания и снятия покрывала.

Зиму после освобождения мы пережили вместе с солдатами. В тесноте, но, как мне кажется, беззаботно: они нас подкармливали. Весной они ушли, но остались минеры и тыловики – солидные усатые дяди не в шинелях, а в телогрейках. И молчаливые – в противоположность стоявшим у нас молодым бойцам.

Наступили мирные будни со своими послевоенными заботами. Начал возрождаться и наш совхоз. Хорошо помню строительство большого сарая – фермы для скота. Работа возле него уже кипит. Пожилые небритые плотники шкурят и обтесывают бревна, которые им подтаскивают женщины на передке телеги. Среди них и моя мама. Попарно впрягаясь в оглобли, бревна везли из расположенного за ручьем (примерно в полукилометре) леса. Комель бревна укладывался на валик передка, а вершина тащилась по земле.

Приступили к возделыванию и огородов. Пять женщин, перекинув через плечо толстую веревку, впрягались в железный плуг. Шестая сзади направляла и удерживала лемех в земле. Веселой гурьбой, понукая друг друга, они тащили этот агрегат; да еще и нас, малолеток, просили подстегивать их.

А война напоминала о себе. Продолжался поток израненных, изувеченных солдат – одноногих, одноруких, нередко и без обеих ног, восседающих на роликовых тележках. Обитали они в основном на вокзале с надеждой уехать дальше на попутном товарняке. Это были уже не веселые жизнерадостные молодые солдаты, а покалеченные войной и скоро повзрослевшие мужчины. Кружка со спиртным уже была их спутником. Она помогала забывать боль и ужас сражений.