Под ризой епископа

— В общем-то, никак нет, — замялся Быстров. — Но… согласитесь со мной, личные симпатии к молодой хозяйке квартиры следовало бы попридерживать, не время: дело-то пока почти не продвигается.

Ковалев, готов был сквозь землю провалиться, упрек он считал более чем справедливым.

— Та-ак, — протянул Чеков, повернулся к Ковалеву и потребовал: — расскажите самую суть.

— Эта женщина, то есть Ефросинья Шубина, говорила мне, что писала жалобу в район о том, что односельчанин Глебов, у которого хозяйство очень крепкое, не платит и половины государственного налога.

— И как? Стали с него взыскивать полную меру причитающегося?

— В том-то и загвоздка, что все осталось по-прежнему.

— Вот это уже полное безобразие! — Чеков нахмурился. — Продолжайте! Слушаю.

— Я поинтересовался, дошла ли жалоба, отправленная по почте, до райисполкома, зашел свериться. Оказалось, ее там нет, не могли же ее потерять в исполкоме.

— Куда же она могла деться? Как по-вашему?

— Должно быть, ее перехватили заинтересованные лица.

— Допустимо. И что же дальше последовало?

— Я считаю, что самосуд — это и есть следствие, а потом еще и уголовное дело, но, к сожалению, не на тех, кто устроил его, а…

— Просто вы рассудили, — улыбнулся Чеков. — Но ведь это надобно доказать еще.

— И докажу! — заверил Ковалев. И еще одно: на суде как-то подозрительно предвзято выступал прокурор, я понимаю, обвинитель есть обвинитель, но обвинять бездоказательно никто не дал ему права.

— Н-да, — согласился Чеков без особого доверия. — Новости вы привезли не пустые, они не только заслуживают внимания, но и требуют немедленных действий. Однако, Иван Григорьевич, — обратился он к Быстрову, — одному Ковалеву со всем этим не справиться.

— Расследование самосуда я думаю поручить начальнику районного отделения милиции. Вот относительно прокурора…

— Я буду сегодня в областной прокуратуре и подскажу там, чтоб разобрались, — упредил мысль Быстрова Чеков. — Думаю, не стоит отвлекать товарища Ковалева от его основного дела. — Чеков закурил. — Завидую вам, Ковалев, по пальцам вижу, что не курите. Кстати, сегодня мне уже привелось встретиться с одним вашим знакомым из Костряков. Выхожу из обкома, а тут ко мне обратился ладный такой старичок в лаптях: «Где тут найти облисполком или другую какую главную контору?» — спрашивает. Ему что-то важное сообщить надо было.

— Неужто Архип Наумович? — обрадовался Ковалев.

— Он самый, Архип Наумович Кузьмин. Так вот он заявил, что в Костряках у Аксиньи Ложкиной в сундуке за семью замками хранятся какие-то таинственные бумаги. Вам известна такая гражданка?

— У Ложкиных вся семья — церковные служители, она сама жила смолоду в монастыре, брат Егор и сейчас дьяконом в церкви служит, — проинформировал Ковалев.

— И все-таки я должен упрекнуть тебя, Иван Григорьевич, не догадываешься в чем? — спросил Чеков. — А вот в чем: надо знать, чем такие люди дышат в наше время. Еще недавно на повестке дня стоял вопрос: кто кого? А теперь партия поставила задачу ликвидировать кулачество как класс. Попы же, как известно, никогда с богатеями дружбы не теряли.

Ковалева всегда удивляла осведомленность секретаря обкома. В прошлом чекист, он хорошо знал их работу, не раз встречался с Феликсом Эдмундовичем Дзержинским, под его непосредственным руководством участвовал в некоторых операциях. И теперь, руководя областью, Чеков часто бывал здесь, в ГПУ, присутствовал иногда на оперативных совещаниях. Этого, небольшого ростом, простоватого на вид человека знал каждый сотрудник. Обычно он был немногословен, а на сей раз немало удивил даже Быстрова.

— Недавно был на Пленуме ЦК, встречался с питерскими друзьями. От них узнал, что здешний епископ Синезий, в миру — Сергей Зарубин, когда-то служил в Петрограде. Его там хорошо помнят: встреч с представителями власти избегал, настроен враждебно. Надо нам не упускать его из виду, внимательнее присматриваться к его деятельности, причем повседневно и осторожно. Вас это удивляет, товарищ Ковалев? Что отцы святые не сделали надлежащих выводов из того, что советская власть живет и здравствует вот уже двенадцать лет?

— Конечно, удивляет.