Под розами

– Ничего паста, неплохая, – заметила мама. – Но зачем же покупать готовую. Там такие цены заламывают. Я и сама могла сварить. Вообще-то дела у них идут лучше некуда, представляете? За последние три-четыре года тут столько новых семей поселилось. Молодые, с большими зарплатами. Я теперь на нашей улице самая старая. А когда мы только приехали, мы были самые молодые… Все бывшие соседи поумирали. Или в доме престарелых. Ни одного знакомого лица. Я последняя. Новенькие тут дома скупают за любую цену, сами увидите. Да и неудивительно. Что хотите говорите, но тут всегда было очень хорошо. Просторно. Парк есть. И лесок. И супермаркет. Спортивные клубы. Школы вполне приличные. Мы с отцом так себе и сказали, когда я носила Клер. Что здесь хорошо будет вас растить. Пусть и денег у нас таких не было. Пусть и стоило это гораздо дороже, чем социальное жилье, где мы тогда жили. Но мы себе сказали: пусть так. Может, придется затянуть пояса, зато будет своя крыша над головой. И мы купили этот дом. Не самый красивый, но практичный и с четырьмя комнатами. Вы скажете, тесноватыми. Но мы хотели иметь троих детей, и отец уперся: у каждого обязательно должна быть своя комната. Потому что когда он был маленький, дома все друг у друга на голове сидели. У него никогда не было своего угла. Вот об этом он и мечтал, для вас. Чтобы у вас было то, чего у него самого не было. У каждого по комнате. И чтобы вы могли хотя бы школу закончить. И чтобы каникулы у вас раз в году были. За это он тоже держался руками и ногами. Чтобы у вас были каникулы. Помню, когда он купил автофургон, я решила, что он спятил, на нас и так кредит висит за дом, ни на что денег не хватает… Совсем это было на отца непохоже, так деньгами швыряться. Да и вообще чем угодно. Но он уж если втемяшит себе что в голову, его не остановишь. Такой иногда бывал упрямый. Просто медный лоб.

Пока мать разглагольствовала, я не сводила глаз с Поля. Но он слушал внимательно, даже без обычной своей иронической ухмылочки. А Антуан на минутку оторвался от телефона. Я видела, что ему трудно сдерживать волнение. И гнев наверняка, когда она намекнула, что и мы, как Поль, могли бы хаять место, где выросли. Я знаю, Антуан не терпит, когда его в этом уподобляют брату. Да и в остальном тоже.

Мама спросила, хочет ли кто-нибудь десерт: там в холодильнике есть какие-то ванильные творожки, папа к ним пристрастился в последнее время, она ему их носила в больницу. А ведь раньше не особо любил такие штуки, ни сладкое, ни молочное. Наверное, лечение так подействовало. Когда она последний раз ходила в супермаркет, машинально их купила, а теперь и есть-то их некому. Казалось, ее это всерьез огорчает. Я ее успокоила, пообещала, что завтра утром увезу их детям. Хоть мне и придется теперь весь день держать их в больничном холодильнике. Я решила, что поеду прямо на работу. И так вставать ни свет ни заря, чтобы добраться вовремя. Незачем делать крюк, заезжать домой. Пускай Стефан следит, чтобы дети проснулись, оделись, позавтракали, собрались и не опоздали. Не удивлюсь, если Ирис уйдет без рюкзака, а Саша забудет дневник. В последний раз, когда я оставила их без присмотра, Эмма прогуляла первый урок, потому что забыла поставить будильник.

Со стола убрали быстро. На сей раз все сложили в посудомоечную машину. Мама уселась в свое кресло и включила телевизор. Опять крутили “Картуша”. Поль подсел к ней с бутылкой лимончелло, в кулинарии купил. На его вкус, слишком сладкий, но он вспомнил, что мне такой нравится. И за неимением виски или водки решил, что 30 градусов и ему сгодятся. Только я уместилась рядом с ним на диване, как у меня завибрировал телефон.

– Это Стефан, – сказала я и вышла в сад поговорить.

Не знаю, зачем я солгала. Кому какое дело, кто мне звонит. Я приняла звонок, и голос Янна спросил, как я, держусь ли после нашего последнего разговора – мы созванивались сразу после похорон, и он терпеливо слушал мои рыдания. Его жена с детьми смотрят “Картуша”, он сказал, что уже его видел, и пошел прогуляться и звякнуть мне, ему так хотелось услышать мой голос. Ему меня не хватает. Как же ему меня не хватает. У него язык не поворачивается такое говорить, но он хочет меня, прямо здесь и сейчас, сразу как услышал.

– Но я пока молчу, – заметила я.

– У меня встает даже от твоего молчания, – отозвался он.

И я спросила себя, относится ли и это к разряду “жизнь продолжается, несмотря ни на что”, “все переплетается” и превращает наше существование в грандиозный фарс. Смерть отца и голос любовника, от которого я уже влажная, а параллельно в гостиной моего детства блудный сын и сын верный смотрят с матерью старого Бельмондо, вливая в себя стопки итальянского ликера, большущие, как стаканы.