Под розами

– Постой, – сказала я. – Ты что, собрался сыграть в мужика, который бросает подружку, если та забеременеет? Или это не она ждет от тебя ребенка?

– Она, она, конечно. И да, ровно это я и планирую. Но успокойся, я не дитяти перепугался. И не беременности.

– Тогда чего?

– Просто я хочу пережить все это не с ней.

Эта его фраза пронзила мне сердце. Как у меня с языка снял. И я подумала: что за проклятие поразило вдруг Эриксенов-детей? Почему мы все из кожи вон лезем, чтобы свернуть с прямого пути?

– Раньше надо было думать, старичок, – проскрипел Поль. – Потому что ребенка этого ты заделал ей, именно ей. И назад это не провернешь. Придется тебе смириться.

– Не твоя забота. Я пропадать не собираюсь. Малышу я буду отцом. На все сто процентов. Ну, на пятьдесят.

– Это из-за Лиз? – спросила я. – Ты все еще думаешь о Лиз? Но у нее своя жизнь, сам знаешь. И все это было давно. Она изменилась. Ты тоже изменился. А что, если вы теперь друг друга на дух переносить не сможете? Ерунда какая.

Антуана словно придавило. На этот раз я в самом деле попала по больному месту. По сердечнику реактора. В первую минуту я на себя разозлилась, но черт… Лиз… Когда он наконец переключится на что-то другое? Прекратит рулить, не сводя глаз с зеркала заднего вида?

– Знаете, – заговорил он, помолчав. – Это ведь я его обнаружил, ее отца. Я его первый увидел. Лиз была в доме. У них там все было так классно, игровой зал, зимой там ставили стол для пинг-понга. Она меня попросила сходить в сарай за ракетками. Я открыл дверь и увидел ее отца, он свисал с потолка. Сперва я не знал, что делать. А потом, не знаю почему, решил, что его непременно надо снять с крюка. Это было ужасно. Я обхватил его ноги, чуть-чуть приподнял. Он был холодный. И жутко тяжелый. За спиной раздался голос Лиз, она меня звала через окно: “Антуан! Ты что там возишься? Ты идешь?” Я пролепетал: “Тут… тут одна проблема…” Проблема, кому сказать… Я пытался ее не пустить. Она не понимала почему. Не знаю, что она себе вообразила. Вопила, орала, колотила меня, чтобы я дал ей войти, но не думаю, что ожидала увидеть такое. Да и кто мог ожидать? Собственный отец средь бела дня висит в сарае. Ее обожаемый отец.

Антуан умолк. Вытащил свою электронную парилку и выпустил гигантское облако. Запахло карамелью.

– Тарт татен, – бросил он. – Ваше здоровье…

Я услышала какой-то шум за спиной. Мама. Она стояла в дверном проеме, накинув на плечи плед. Как давно она здесь? Я знаком позвала ее к нам.

– По-моему, мне не хватит духу приготовить ужин, – вздохнула она. – Все, что нужно, в холодильнике есть, а вот куража нет. Но я вообще есть не хочу. А вы голодные?

– Нет, не особо, – отозвался Антуан.

– Это ты своего яблочного пирога налопался, – заметил Поль, кивнув на сигарету.

Мама прищурилась. Она всегда так делала, когда не понимала наших шуток. Так и вижу ее в те времена, когда мы все жили здесь. Она слушала, как мы покатываемся над шуточками, по большей части непонятными, из скетчей и фильмов. Из “Незнакомцев” или “Никаких”[18]. Из Колюша или Пьера Депрожа. Из Мишеля Одьяра[19]. Из “Великолепного”. Из “Рыбки по имени Ванда”. Из “Аэроплана!”. Из “Голого пистолета”. Из “Остина Пауэрса”. Иногда она все-таки переспрашивала, внимательно слушала наши глупости, пыталась понять, что мы нашли в этом смешного, и в итоге качала головой с расстроенным видом.

У меня завибрировал телефон. Стефан. Написал, что доехал и хочет знать, чем я собиралась кормить детей на ужин. Я ответила, пусть откроет холодильник, заглянет в шкафы и что-нибудь изобразит из того, что есть. Пусть считает, что это экзамен на шеф-повара: приготовить изысканное блюдо из самых обычных продуктов. “Вызов принят!” – ответил он и поставил смайлик. Убила бы. Ладно, сказала я себе, скоро все кончится, скоро ты будешь свободна, и представила, как рисую палочки на стене и зачеркиваю их по пять.

Я налила себе еще вина. Мама недоверчиво взглянула на меня – она ни разу не видела, чтобы я столько пила. Я подняла бокал и провозгласила: “За папу!” Антуан тоже поднял бокал. Мама налила себе и протянула бокал вперед. Оставался только Поль. Мы все втроем смотрели на него. Он постоял секунду с немного растерянным видом, потом взял бутылку. “За папу!” – повторила я. И они сказали: “За папу!” Все, включая Поля. Мы чокнулись. Поль звякнул горлышком о наши бокалы, поднес бутылку ко рту. И мы молча выпили.

* * *

За стол мы сели часов в девять. Антуан весь ужин сидел в телефоне. Прямо как Эмма. Все время что-то строчил, клал телефон, тот немедленно вибрировал, он его хватал и опять печатал.

– Подружке своей пишешь? – спросила мама.

Он кивнул, но я знала, что это неправда. Подсмотрела, не удержалась. Он писал Лиз. И она ему отвечала, а он жевал лазанью и старался сдержать улыбку. Лазанью принес Поль, сходил за ней вскоре после тоста за отца. Страшно удивился – надо же, в центре открылась итальянская кулинария.