Под самой Москвой

— Я, Варвара Ивановна, тебя предостеречь пришел. Мне сейчас какая-то сволочь все стекла в окошках повыбивала. Выскочил с дробовиком — никого! Дождь идет, следы смыл.

Долго мы еще сидели и разговаривали. То есть они разговаривали, а я уже клевала носом и даже не помню, как ушел Максим Леонтьевич, как мама постелила мне, а сама легла вместе с Ленкой, и, совсем уже засыпая, я слышала, как они все шептались, и время от времени закатистый Ленкин смех перешибался маминым: «Тсс, Шурке в школу рано!» Я заснула, так ничего и не сказав маме про бойкот.

4

Иногда у мамы «на душе скребут кошки». Тогда она отправляется к бабке Аграфене. И я с ней.

Теперь и у меня тоже «кошки» — из-за бойкота и всех этих дел. И вообще я люблю ходить к Аграфене.

Маме она никакая не бабка. Просто чужая. Но она маму в люди вывела. Я раньше так воображала: сидела мама взаперти в комнате и ничего не знала. А по улице идут, идут люди. И вот бабка Аграфена Фетисовна выводит маму на улицу, «в люди» и говорит: «Ты теперь иди себе среди людей».

Бабка уже давным-давно пенсионерка. Но живет при артели, там у нее комната. И Василек с ней.

Хоть теперь она и не работает, к ней все ходят, даже ихнее начальство. Потому что никто так не знает дело, как бабка Аграфена. А дело это очень редкое: шитье золотом. Таких мастериц раз-два и обчелся, говорит мама. Их изделия даже у нас в городском музее есть. Под стеклом. А я их в артели сто раз видела. Запросто. Не то что без стекла, а даже руками трогала.

Таких, как наша бабка, часто величают «мастерицы — золотые руки». Когда я была маленькой, я думала, что у них руки из золота, а потом мама мне сказала: «Золотые руки — это такие, которые все умеют. А у бабки нашей — дважды золотые: первое — умелые, а второе — шьет она не простыми нитками, а золотом», И я поняла, почему вышиванье у Аграфены огнем горит.

На берегу Голубицы у самой воды стоит приземистое деревянное здание. Оно очень старое, но в разное время к нему делали пристройки да пристроечки, и когда смотришь на него сверху, с холма, то кажется, что плывет по реке широкий, разлапистый, колесный пароход.

В этом доме и помещается бабкина артель. Называется она «имени Клары Цеткин», и портрет Клары висит на стене в цехе. Мама говорит, что портрет этот висел здесь еще тогда, когда Клара была жива. Работницы артели писали ей, и она им отвечала. И когда она умерла, то многие плакали по ней, как по родной.

На портрете Клара Цеткин уже старая, волосы у нее совсем белые, но глаза веселые. Интересно, какая она была молодая? А когда была такая, как я? Вообще вот какой-то человек необыкновенный: какой он был с самого начала? Такой как мы? Или другой? Этого никто не знает. А если знает, не скажет правду. Неудобно ведь сказать, если он, к примеру, хватал двойки или что-нибудь такое.

Раньше, когда бабка еще работала, она часто брала меня с собой в мастерскую. Сидит за пяльцами, вышивает, а сама рассказывает. Когда — сказку, когда — быль. От нее я услышала, какое это важное занятие, — шитье золотом. Про него даже написано в классической литературе. И я просто удивилась, что не очень грамотная бабка Аграфена это знает.

Еще наши прабабушки вышивали золотыми и серебряными нитями по сафьяну. Тогда, когда и денег вовсе не было, а вместо денег расплачивались лоскутками кожи. Я у нашей исторички спрашивала: да, правда, кожаные деньги были. В древности. И лоскутки различали по цене как раз вышивками на них. Какой-нибудь богатый купец набьет мешки лоскутками — и на ярмарку! Воротила! А потом прошло много-много лет, пока стали вышивать золотом и серебром просто для красоты. Аграфена Фетисовна говорит: «Для утешения сердца».

Моя мама сердится: «Кому же они «сердце утешали», те вышивки? Вам, что ли? Так вы же при лучине или там при керосине глаза слепили да, сами говорите, «сухую корочку водицей запивали»? Я бы эти вышивки возненавидела! Бунт бы подняла, забастовку!» — «Про забастовки мы тогда и не слыхивали, — отвечает Аграфена, — а душу нам работа веселила, вот понимай, как хошь!» — «Это рабская ваша психология», — твердит мама. «А вот и нет, красота, она и есть красота», — сердится бабка.

И рассказывает Аграфена очень складно, как приезжали когда-то в наш город богатые помещицы со всей России. В приданое дочкам заказывали кружевные и золотом шитые платья и накидки.

«А у Льва Толстого — небось читала? — «Воина и мир» книга называется, — говорит бабка, — там написано, что красавица Элен Безухова вошла к мужу в комнату в белом атласном халате, шитом серебром. А кто — смекай! — серебром-то его шил? На всю Россию наши мастерицы славились. И Пушкин Александр Сергеевич в нашем городе бывал. И купил княгине Вяземской в подарок пояс, шитый золотом. Вот что делалось».

На дворе идет дождь, все серо. Серая, течет под окнами Голубица. А здесь, в мастерских, всегда будто праздник: такие краски яркие, летние, солнечные.