Под сенью Дария Ахеменида

По общему мнению, генерал-лейтенант князь Белосельский-Белозерский был неплохим человеком, жуиром и острословом. Но он был, извините, паркетным генералом, то есть службу провел в свите государя-императора, - со всеми вытекающими отсюда последствиями. И мой вопрос ясно намекал на это. И хвала Аллаху, аллайхи салам, как говорят персы, что Николай Францевич не сделал мне выволочку.

Иван Васильевич Шольдер курил во дворе. Я велел моему вестовому Семенову привести Локая.

- Кажется, он болеет. В глаза ему смотреть - сил нет, - сказал я.

Семенов привел моего вороного жеребчика. Иван Васильевич полез ему в зубы, в ноздри, в уши, в пахи, подавил селезенку, понюхал из ноздрей, проверил бабки, копыта, обошел вокруг, поприкладывал трубку.

- Что скажу, Борис Алексеевич. Видите, ноздри и уши чистые. Живот не вздутый. Селезенка и прочее в порядке. Легкие в порядке. Иначе бы из ноздрей потягивало, что из солдатской казармы ранним утром.

- Так ведь невеселый. Смотрите, будто болеет! - сказал я.

- Недокорм наблюдается, - продолжил Иван Васильевич характеризовать Локая. - Но это у всех наших лошадей. Попробуйте его морковью покормить, только не усердствуйте. Так, понемногу. А смотрит он и вправду, как наш раввин в Тору. Он уже у вас…

- Полгода. Он привезен из Туркестана с Закаспийской бригадой. Потом достался казаку Первого Уманского полка, после его гибели в Алашкертской долине достался мне, - сказал я.

- Не кабардинец? - спросил Иван Васильевич и сам же сказал: - Уже вижу, что задаю глупый вопрос. Локай - значит, локайской породы. А до вас как его уже звали?

- Неужели тоскует? - воскликнул я. - Понятия не имею, как его звали. Я стал звать Локаем, по породе, потому что записан он локайской породой.

- Ну, что же вы хотите! Давайте будем вас звать не ваше высокоблагородие господин капитан, а давайте вас назовем цырульником Мовшей Рабиновичем! - тоже воскликнул Иван Васильевич.

- Так ведь он на Локая отзывается. Видите, уже ушами прядает на нас! - возразил я.

- Таки что, скажите, ему остается! - развел руками Иван Васильевич.

- Ну, здоров, и слава Богу! А то ведь - на эту чертову Кут-Амару! - вроде бы успокоился я.

- А скажите, Борис Алексеевич, да, вот мне в голову пришло, скажите, с кем-нибудь из лошадей он дружит? - спросил Иван Васильевич.

- Кто? - не понял я.

- Ваш конь Локай. Есть у него среди лошадей друзья? - снова спросил он и, увидев, что я несколько прионемел от такого вопроса, объяснил: - Видите ли, уважаемый господин Норин, лошади высокоорганизованные в социальном отношении животные. Дружба, неприязнь, семейные чувства им присущи в полной мере. Возможно, он не может влиться в новую для него среду. У нас сплошь кабардинцы, а он локай, он для них чужой, и они ему чужие. Он просто-напросто тоскует у вас. Вполне может быть такое.

- А как же я его подружу… - начал было я.

- Да вы-то не подружите, Борис Алексеевич! Вы-то не подружите. Но вот вам старинный рецепт лошадников. Лошади ведь сами выбирают. Вы его ни с кем не подружите. А вот купите козу… Нет-нет-нет, не смейтесь, а послушайте ученого еврея! Купите ему козу. Внакладе не останетесь. Если не поможет вашему коню, съедите ее. Но вдруг поможет. Старые лошадники так делают, так изгоняют тоску из лошади.

- Именно козу? - в полном недоверии спросил я.

- Только козу. Уж не знаю, какая связь, но только козу! - выставил вперед руки, будто не пускал меня более ни к одному из животных, Иван Васильевич. - Козу, Борис Алексеевич, и только козу.

- Н-да, - сказал я, а потом спросил сотника Томлина: - Козу купим?

- Куды-сь нам? - спросил сотник Томлин.

- Шольдер советует, чтобы Локая полечить, - сказал я.

- Куда порешили, Лексеич? - уточнил вопрос сотник Томлин.

- На Амарку! И я получил назначение возглавить всю артиллерию! - сказал я и сам сконфузился выскочившей как бы похвальбы.

Сотник Томлин моего конфуза не принял или не заметил.

- В строй, что ли, в поле? - спросил он с трудно улавливаемым - или с хорошо скрываемым нехорошим чувством ко мне. И вдруг я понял, за кого он меня считал, когда я работал в штабе.

“То есть, - сказал я себе, - болтаться никем при том же штабе ему не было зазорным. А моя работа в штабе его оскорбляла!” Я был готов вспылить. Он это увидел. Но он не умел просить извинения. Он замыкался или быстро уходил во что-то другое. И сейчас он быстро сменил разговор.

- На Амарку! И где мы емя какавы возьмем? - спросил он и как бы даже заругался. - Ну, пришарашимся мы. Ну, отпугнем турченят. А с нас же и спросят наши друзья свою какаву. “А какава где?” - спросят. - Международная конфузия будет, Лексеич!

И потом, вечером, хлебнув по своему обыкновению местной водки, прозываемой им кышмышевкой, вспомнил мой вопрос.

- Лексеич, а ведь точно. Коза лошадь лечит. Только что ее покупать. Казаки сбегают куда ни есть да притащат! - с какой-то дымкой в голосе сказал он.

- Ну, это уж после Амарки, - вопреки желанию разговаривать с ним, сказал я.

- Так мы до Амарки ее с боя возьмем! - встрепенулся сотник Томлин.