Под сенью дев, увенчанных цветами

Но когда г-н Блок-отец, желая явить себя двум «однокашникам» сына во всем великолепии, распорядился принести шампанского и небрежно объявил, что, желая нас «позабавить», купил три билета на представление, которое труппа «Опера комик» давала этим же вечером в казино, барышни Блок и их брат были так поражены, что покраснели до ушей. Отец посетовал, что не смог достать ложу. Все ложи оказались разобраны. Хотя, впрочем, он часто сиживал в ложе и знает: в партере лучше. А дело в том, что, если изъяном Блока-младшего, то есть изъяном, который, как казалось ему самому, был незаметен для окружающих, была грубость, то у отца таким изъяном была скупость. Так, под именем шампанского он велел подать в графине какое-то игристое вино, а билеты в партер на самом деле были билетами в амфитеатр, стоившими вдвое дешевле — и при этом, в силу того же изъяна, загадочным образом верил, что ни за столом, ни в театре (где все ложи пустовали) никто не заметит никакой разницы. Едва мы пригубили мелкие бокалы, кои его сын именовал «бездонными чашами», как г-н Блок предложил нам полюбоваться картиной, которую привез с собой в Бальбек. Он сказал нам, что это Рубенс. Сен-Лу простодушно спросил, подписана ли картина. Г-н Блок, покраснев, ответил, что подпись пришлось обрезать, когда картину вставляли в раму, но это совершенно не важно, потому что он не собирается ее продавать. А потом он нас поспешно спровадил, чтобы поскорей погрузиться в «Журналь Офисьель», газету, номера которой валялись по всему дому; чтение ее, как он сказал, ему необходимо «в силу его положения в парламенте», но что это за положение, он нам не объяснил. «Повяжу-ка я шейный платок, — сказал нам Блок-младший, — ибо Зефиры и Бореи наперебой бьются за рыбообильное море, и даже если после спектакля мы медлить не будем, до дому мы доберемся лишь при первых проблесках розоперстой Эос[241]. Кстати, — спросил он у Сен-Лу, когда мы вышли из дому (и я затрепетал, догадавшись, что ирония Блока относится к г-ну де Шарлюсу), — кто этот чудаковатый персонаж в темном костюме, которого вы прогуливали позавчера на пляже?» — «Это мой дядя», — отвечал задетый Сен-Лу. К сожалению, Блок совершенно не считал нужным избегать бестактностей. Он покатился со смеху: «Поздравляю, как это я сам не догадался при виде этого безупречного щеголя с неподражаемой физиономией высокородного идиота». — «О, как вы ошибаетесь, он очень умен», — в ярости возразил Сен-Лу. «И очень жаль: это нарушает его цельность. Кстати, я бы очень не прочь с ним познакомиться, потому что наверняка буду описывать таких человечков в своих эпических полотнах. Поглядеть, как он вышагивает — умора, да и только. Но я бы не опустился до шаржа на эту рожу, хотя в первый миг меня от нее, прошу прощения, просто перекосило — это, в сущности, недостойно художника, влюбленного в пластическую красоту фраз; нет, я бы выпятил аристократизм вашего дяди, аристократизм, который разит наповал и сперва кажется смешным, зато потом восхищает величием стиля. Однако, — и тут он обратился ко мне, — я всё хочу задать тебе вопрос на совершенно другую тему, но всякий раз, когда мы встречаемся, кто-то из блаженных богов-олимпийцев лишает меня памяти и не дает узнать у тебя одну вещь, которая мне и раньше могла бы пригодиться и наверняка пригодится в дальнейшем. Кто эта красивая дама, с которой я тебя встретил в Ботаническом саду, с ней еще были господин, которого я вроде бы где-то уже видел, и девушка с длинными волосами?» Я еще тогда понял, что г-жа Сванн не помнит, как зовут Блока: она назвала его другим именем и прибавила, что он служит в каком-то министерстве, а я с тех пор так и не удосужился узнать, в самом ли деле он туда поступил. Но каким образом Блок, которого, по ее словам, ей представили, мог не знать ее имени? Я так удивился, что замешкался с ответом. «Как бы то ни было, прими мои поздравления, — сказал он, — что не попался на ее удочку. За несколько дней до того я встретился с ней на Окружной железной дороге. Ну, кружить вокруг да около твоему покорному слуге не пришлось, мы с ней быстро поладили и уже договаривались о следующей встрече, как вдруг на предпоследней остановке в вагон со всей бестактностью вошел какой-то ее знакомый». Я по-прежнему молчал, и Блоку это не понравилось. «Я надеялся, — объяснил он, — узнать от тебя ее адрес и заглядывать к ней разок-другой в неделю, чтобы отведать радостей Эроса, угодного богам, но я не настаиваю, раз уж ты разыгрываешь скромность по отношению к шлюхе, которая трижды отдалась мне самым затейливым способом между Парижем и Ле-Пуэн-дю-Жур. Рано или поздно я ее повстречаю».