Под сенью дев, увенчанных цветами

Сходство было весьма отдаленное, но служило чем-то вроде патента на благородство. Все повторяли: «Блок? Который? Герцог д’Омаль?» Вот так люди спрашивают: «Принцесса Мюрат? Которая? Неаполитанская королева?»[229] И наконец, мнимым превосходством в глазах родни наделяли его еще некоторые мелочи. Не замахиваясь на обладание собственным экипажем, г-н Блок по определенным дням брал напрокат открытую викторию с двумя лошадьми и пересекал Булонский лес, привольно раскинувшись в небрежной позе: два пальца служили опорой для виска, два других поддерживали подбородок, и незнакомые принимали его за фанфарона, зато родные свято верили, что по части щегольства дядя Соломон заткнет за пояс Грамон-Кадрусса[230]. Он был из тех людей, которых в случае их смерти светская хроника газеты «Радикал»[231] относит к разряду «лиц, прекрасно знакомых парижанам», поскольку при жизни они обедали за одним столиком с главным редактором этого листка в каком-то ресторане на бульварах. Г-н Блок сказал нам с Сен-Лу, что Берготту хорошо известно, почему он, г-н Блок, с ним не здоровается: недаром при встречах в театре или в клубе он отводит взгляд. Сен-Лу покраснел: он подумал, что не может же это быть Жокей-клуб, где президентом был его отец. С другой стороны, это должен был быть относительно закрытый клуб, ведь г-н Блок сказал, что сегодня бы Берготта туда уже не приняли. Опасаясь, что «недооценил противника», Сен-Лу робко осведомился, не имеется ли в виду клуб Королевской улицы[232], в семействе Сен-Лу считавшийся недостаточно аристократическим — туда иногда принимали евреев. «Нет, — небрежно, гордо и стыдливо ответствовал г-н Блок, — это маленький клуб, но куда более приятный, клуб Болванов[233]. К публике там относятся с большим разбором». — «А разве не сэр Руфус Израэль там президент?» — спросил младший Блок, пытаясь подбросить отцу достойный предлог прилгнуть и не подозревая, что в глазах Сен-Лу этот финансист не обладал тем же авторитетом, что в его собственных. На самом деле в клубе Болванов состоял не сэр Руфус Израэль, а один из его подчиненных. Но подчиненный этот, будучи с хозяином в прекрасных отношениях, имел в своем распоряжении визитные карты великого финансиста, и уделял одну из них г-ну Блоку, когда тот отправлялся в путешествие по железной дороге, управляющим которой был сэр Руфус, что и давало Блоку-отцу повод говорить: «Загляну-ка в клуб, попрошу у сэра Руфуса рекомендацию». А карта давала ему возможность пускать пыль в глаза начальникам поездов. Барышням Блок было интереснее говорить о Берготте, и вместо того, чтобы развивать тему «Болванов», младшая сестра спросила о нем самым что ни на есть серьезным тоном, воображая, что для упоминания талантливых людей нет на свете более подходящих выражений, чем те, которые употреблял ее братец: «А он вправду потрясающий парень? Один из великих, таких как эти парни, Вилье или Катюль?»[234] — «Я его несколько раз встречал на генеральных репетициях, — изрек г-н Ниссим Бернар. — Это недотепа, настоящий шлемиль»[235]. В аллюзии на повесть Шамиссо не было ничего страшного, однако словцо «шлемиль» принадлежало к тому полунемецкому-полуеврейскому наречию, которое г-н Блок обожал в тесном семейном кругу, но считал вульгарным и неуместным в присутствии чужих. Он тут же бросил грозный взгляд на дядю. «У него есть талант», — заметил Блок. «Вот оно как!» — серьезно протянула сестра, словно давая понять, что это меня извиняет. «Талант есть у всех писателей», — презрительно произнес г-н Блок. «И даже говорят, — сказал его сын, подняв вилку и с дьявольски ироническим видом прищурив глаза, — что он выставит свою кандидатуру в Академию». — «Да ладно! У него для этого слишком легковесный багаж, — возразил г-н Блок-отец, который вроде бы не разделял презрения, которое питали к Академии его сын и дочки. — Не того полета птица». — «К тому же Академия — это салон, а у Берготта там никакого кредита», — провозгласил богатый дядюшка г-жи Блок, существо беззлобное и смиренное, чья фамилия, Бернар, сама по себе насторожила бы, вероятно, бдительность моего деда и уж наверняка показалась бы ему не вполне соответствующей лицу, словно перенесенному из дворца Дария и воссозданному г-жой Дьелафуа, даже если бы над всем его обликом, пришедшим прямо из Суз[236], не витало, подобно крылатому быку с человечьей головой родом из Хорсабада[237], имя Ниссим, избранное каким-нибудь любителем восточного колорита, жаждущим придать этому облику истинно восточное завершение. Но г-н Блок всё время осыпал дядю оскорблениями: не то его возбуждало, что козел отпущения был такой добродушный и беззащитный, не то, поскольку виллу оплатил г-н Ниссим Бернар, облагодетельствованный племянник хотел показать, что это не мешает ему оставаться независимым, а главное, что он и не думает обхаживать богатого родственника в надежде на наследство. Дяде было обиднее всего, что с ним обходятся так грубо при метрдотеле. Он пробормотал нечто невнятное, можно было разобрать только слова «при мешорес»[238]. В Библии «мешорес» означает «служитель Божий». Блоки пользовались между собой этим словечком для обозначения прислуги и очень веселились, потому что были уверены, что ни слуги, ни христиане их не понимают, что позволяло г-ну Ниссиму Бернару и г-ну Блоку чувствовать себя вдвойне исключительными — в качестве «господ» и «евреев». Но при посторонних последнее из этих двух удовольствий превращалось в неудобство. И когда дядя говорил «мешорес», г-н Блок находил, что он чересчур выпячивает свое восточное происхождение: так кокотка, пригласив в гости своих подруг вместе с порядочными людьми, раздражается, когда подруги намекают на свое ремесло или выражаются слишком вольно. Так что дядино увещевание не только не произвело на г-на Блока никакого впечатления, но наоборот, окончательно вывело его из себя. Он принялся набрасываться на несчастного дядю по каждому поводу. «Ну конечно, можно не сомневаться: вы не упустите ни малейшей возможности ляпнуть какую-нибудь банальность. А будь Берготт здесь, вы бы первый перед ним лебезили!» — заорал г-н Блок г-ну Ниссиму Бернару, печально клонившему к тарелке курчавую свою бороду царя Саргона. Мой приятель, кстати, с некоторых пор отпустил бороду, такую же иссиня-черную и кудрявую, как у двоюродного деда.