Под сенью дев, увенчанных цветами

— У меня с собой есть еще один том Берготта, я его вам найду, — добавил он и позвонил. Через секунду явился грум. «Позовите мне вашего метрдотеля. Никто, кроме него, не способен толково исполнить поручение», — высокомерно произнес г-н де Шарлюс. «Господина Эме, сударь?» — спросил грум. «Не знаю, как его зовут, хотя, впрочем, помнится, я слышал, как его называли Эме. Идите скорей, я спешу». — «Он будет здесь сию минуту, сударь, я только что видел его внизу», — отвечал грум, желая показать, что он в курсе всего. Прошло немного времени. Вернулся грум. «Сударь, господин Эме уже лег. Но я сам могу выполнить ваше поручение». — «Нет уж, разбудите его». — «Сударь, я не могу это сделать, он ночует не здесь». — «Тогда оставьте нас в покое». — «Сударь, — сказал я, когда грум ушел, — вы слишком добры, одной книжки Берготта мне вполне достаточно». — «Пожалуй, вы правы». Г-н де Шарлюс ходил по комнате. Так прошло несколько минут, потом, немного поколебавшись, но так ни на что и не решившись, он резко повернулся, бросил мне «до свидания» голосом, который снова стал резким и нелюбезным, и ушел. После всех возвышенных чувств, которые он высказывал за вечер, на другой день — это был день его отъезда — утром на пляже, когда я собирался идти купаться, г-н де Шарлюс подошел ко мне и передал, что бабушка просит меня вернуться, как только я выйду из воды, и я очень удивился, когда он ущипнул меня за шею с пошлым смешком и сказал:

— Но вам же плевать на бабушку, прохвост, правда?

— Что вы, сударь, я ее обожаю!

— Вы еще молоды, — сказал он мне ледяным тоном, отступив на шаг, — и вам следует усвоить две вещи: во-первых, воздерживайтесь от выражения слишком непосредственных чувств, потому что вас могут не так понять; во-вторых, не бросайтесь в бой очертя голову прежде, чем уразумеете смысл того, что вам говорят. Если бы вы приняли эти меры предосторожности, вы бы только что не попали впросак — и к этим дурацким якорям, вышитым на вашем купальном костюме, не добавили бы еще одной глупости. Я дал вам почитать книгу Берготта, теперь она мне нужна. Велите метрдотелю с идиотским именем, которое ему идет как корове седло, принести ее мне через час; надеюсь, он уже не спит. Полагаю, что, беседуя с вами вчера вечером, я поспешил с разговорами о соблазнах молодости; лучше бы я предупредил вас о ее легкомыслии, непоследовательности и непонятливости, это было бы вам куда более кстати. Надеюсь, что мой холодный душ принесет вам не меньше пользы, чем морская ванна. Но не стойте столбом, простудитесь. Всего хорошего.

Надо думать, потом он пожалел о сказанном, потому что спустя некоторое время я получил — в сафьяновом переплете, в который была вделана медная пластинка с выгравированным на ней букетиком незабудок, — ту самую книгу, которую он мне давал почитать и которую я ему вернул, правда не через Эме, который «отсутствовал», а через лифтера.

После отъезда г-на де Шарлюса мы с Робером могли наконец пойти обедать к Блокам. И я понял на этом маленьком празднике, что истории, которые наш товарищ рассказывал, несправедливо считая их забавными, принадлежали на самом деле г-ну Блоку-отцу, а «ужасно занятный» человек всякий раз оказывался другом г-на Блока, который и объявил его «занятным». В детстве мы восхищаемся некоторыми людьми — отцом за то, что он остроумнее других членов семьи, учителем за то, что открывает нам метафизику, которая придает ему очарование в наших глазах, товарищем, искушенным больше, чем мы (таким был для меня Блок), за то, что презирает Мюссе и его «Надежду на Бога», когда мы всё это еще любим, а к тому времени, когда мы доберемся до папаши Леконта или до Клоделя, будет восторгаться только такими строками:

В Сен-Блезе, на острове Цвекка,
Раздолье для человека!

Добавляя к ним:

Славное местечко Падуя,
Мудрых правоведов радуя…

Ну а мне милей полента…

…Пробегает топателла
В черном домино.

А из всех «Ночей» сохранит в памяти только:

…и в атлантическом порту,
и в Лидо, на траве могильной,
где Адриатика бессильно
лобзает хладную плиту…[224]