Под сенью дев, увенчанных цветами

Всё так: когда мы доверчиво восхищаемся кем-нибудь, мы выхватываем и цитируем из него всякие пустяки, которые сурово отвергли бы, если бы судили о них непредвзято; точно так же писатель иной раз вставляет в роман «остроты» и персонажей за то, что они подлинные, даром что в живой ткани романа они оказываются бесполезными и банальными. Портреты, которые создает Сен-Симон, превосходны, хотя сам он ими едва ли восхищался, а вот высказывания его знакомых остроумцев, казавшиеся ему прелестными, в его передаче кажутся нам плоскими или вообще ускользают от понимания. Он бы погнушался сам сочинять остроты, которые в устах г-жи де Корнюэль или Людовика XIV[225] представляются ему необыкновенно тонкими или колоритными; то же самое замечаем и у многих других; истолковывать это можно по-разному, мы же ограничимся тем, что отметим: в те минуты, когда мы «наблюдаем», мы бываем гораздо глупее, чем когда творим.

Итак, внутри моего приятеля Блока сидел Блок-отец, отстававший от сына на сорок лет, рассказывавший несуразные анекдоты и сам от души смеявшийся над ними громче и радостней, чем настоящий отец Блока, существующий отдельно от сына: ведь к смеху отца, которому не лень было два-три раза повторить заключительное слово, чтобы слушатели вполне оценили его рассказ, добавлялся оглушительный хохот сына, которым тот неизменно встречал за столом отцовские истории. Так что младший Блок то произносил разумнейшие речи, то, черпая в семейных запасах, в тридцатый раз пересказывал нам остроты, которые старший Блок вытаскивал на свет (вместе с рединготом) только по торжественным дням, когда юный Блок не прочь был поразить гостя, впервые приглашенного в дом, — преподавателя, одноклассника, получающего все на свете награды за успехи в учении, или вот теперь нас с Сен-Лу. Например, он говорил о ком-то: «Это необычайно знающий военный стратег — он убедительнейшим образом доказал, опираясь на бесспорные факты, почему в русско-японской войне японцы будут разбиты, а русские победят»[226] или «Это выдающийся человек: в политических кругах он слывет великим финансистом, а в финансовых — великим политиком». Эти характеристики перемежались историями то о бароне Ротшильде, то о сэре Руфусе Израэле, которых г-н Блок выводил на сцену с некоторой двусмысленностью, так чтобы слушатели могли предположить, будто он знаком с ними лично.

Я и сам попался на эту удочку, когда, слыша, как г-н Блок говорит о Берготте, решил, что это его старинный друг. Но г-н Блок знал всех знаменитостей, «не будучи с ними знаком»: видел издали в театре или на бульварах. Впрочем, он воображал, будто им тоже хорошо известно, кто он такой, как его зовут, как он выглядит, и при встрече они с трудом удерживаются от поклона и приветствия. Светские люди водят знакомство с людьми по-настоящему талантливыми и своеобразными, приглашают их на обеды, но не очень-то их понимают. А когда немного пообщаешься с высшим светом, глупость его обитателей внушает вам чрезмерное желание жить в среде безвестных людей и создает преувеличенное представление о том, что умных людей можно найти только там, где знают знаменитостей, «не будучи с ними знакомы». Я осознал это позже, когда разговор зашел о Берготте. Успехом в кругу своей семьи пользовался не только г-н Блок. Мой приятель вызывал еще больший восторг у своих сестер, которых всё время задирал, уткнувшись носом в тарелку; их это смешило до слез. К тому же они переняли у брата его язык и бегло на нем изъяснялись, полагая, видимо, что это единственная манера выражаться, достойная умных людей. Когда мы вошли, старшая сестра велела одной из младших: «Ступай известить благоразумного нашего отца и почтенную мать». — «Паршивки, — объявил Блок, — представляю вам кавалера Сен-Лу, отменного копьеметателя, прибывшего на несколько дней из Донсьера, домами из тесаного камня славного и скакунами обильного». Поскольку он был столь же вульгарен, сколь и образован, речи его обычно завершались какими-нибудь менее гомерическими остротами: «А ну, запахните-ка пеплосы ваши с прекрасными пряжками, что это еще за кокетство? В конце концов, это не мой отец!»[227] И девицы Блок просто покатывались со смеху. Я сказал их брату, какую радость он мне подарил, когда посоветовал читать Берготта, и как я полюбил его книги.