Под сенью дев, увенчанных цветами

Он рассказал, что прекрасный дом, некогда принадлежавший их семье, дом, где ночевала Мария-Антуанетта, и при нем парк Ленотра, теперь куплен семейством богатых финансистов Израэлей. «Фамилия этих людей Израэль, но мне кажется, что это скорее родовое, этническое обозначение, а не имя собственное. Кто его знает, возможно, у людей этой породы имен вообще не бывает и зовут их просто по племени, к которому они принадлежат. Да какая разница! Обитель Германтов — в руках у Израэлей! — воскликнул он. — Это напоминает мне спальню в замке Блуа, про которую хранитель, водивший меня по замку, сказал: „Здесь молилась Мария Стюарт, а теперь я держу здесь мои швабры“. Я, разумеется, и слышать больше не хочу об этом обесчещенном имении, все равно как о моей кузине Кларе де Шимэ, которая ушла от мужа[222]. Но я храню фотографии имения — до того, как оно ушло в чужие руки, и принцессы — из тех времен, когда ее прекрасные глаза еще были устремлены только на моего кузена. Фотография обретает недостающее ей достоинство, когда не изображает действительность, а показывает нам то, чего больше нет на свете. Могу подарить вам одну, ведь этот архитектурный стиль вас интересует», — сказал он бабушке. Тут он заметил, что из кармана у него торчит вышитый носовой платок, так что видна его цветная кайма, и с растерянным видом затолкал его поглубже, словно стыдливая, но не слишком невинная женщина, прячущая свои прелести, которые от избытка щепетильности сочла нескромными. «Вообразите, — продолжал он, — что для начала эти люди уничтожили парк, созданный Ленотром, а это ведь все равно что изрезать картину Пуссена. За одно это надо этих Израэлей засадить в тюрьму. Правда, — с улыбкой добавил он после минутного молчания, — они наверняка заслуживают тюрьмы за многое другое! Как бы то ни было, вы себе представляете, как сочетается с этой архитектурой английский парк».

— Но этот дом выстроен в том же стиле, что Малый Трианон, — заметила г-жа де Вильпаризи, — а ведь Мария-Антуанетта приказала разбить вокруг него английский парк.

— И все-таки он уродует фасад Габриэля, — возразил г-н де Шарлюс. — Теперь, конечно, было бы дикостью уничтожить «Деревушку»[223]. Но невзирая на нынешние веяния, сомневаюсь всё же, что фантазия госпожи Израэль так же дорога нам, как память о королеве.

Тут бабушка подала мне знак, что пора идти спать, не считаясь с настойчивыми уговорами Сен-Лу, который, к моему огромному стыду, намекнул при г-не де Шарлюсе на то, что вечерами, пока не засну, я часто испытываю приступы печали; его дяде эта моя особенность показалась, должно быть, не слишком мужественной. Я немного помедлил и вскоре ушел, но как же я удивился, когда немного погодя услышал стук в дверь моего номера, спросил, кто там, и услыхал в ответ голос г-на де Шарлюса, который произнес без особой теплоты:

— Это Шарлюс. Могу я войти? Сударь, — продолжал он, затворив за собой дверь, — племянник мне сейчас рассказал, что вы бываете не в духе перед тем, как заснуть, а также что вы восхищаетесь книгами Берготта. У меня в чемодане есть один его томик, которого вы, скорее всего, не знаете, и я его вам принес, чтобы помочь вам пережить эти тягостные для вас минуты.

Я горячо поблагодарил г-на де Шарлюса и признался, что я, наоборот, опасался, как бы то, что Сен-Лу рассказал ему о моих вечерних недомоганиях, не показалось ему страшной глупостью с моей стороны.

— Нет, что вы, — отвечал он уже мягче. — За вами, возможно, нет особых заслуг, да ведь ими обладают очень немногие. Но пока у вас есть хотя бы молодость, а это такой соблазн! Кстати, высмеивать или осуждать чувства, которых сам не испытываешь, — это величайшее недомыслие. Я люблю ночь, а вы говорите, что она внушает вам страх; я люблю запах роз, а у одного моего друга от этого запаха начинается лихорадка. Неужели вы думаете, что из-за этого я ставлю его ниже себя? Я стараюсь всё понять и ничего не осуждать. Словом, не беспокойтесь, я не стану говорить, что ваши приступы тоски — это пустяки, я-то знаю, какие страдания могут нам причинять вещи, непонятные другим людям. Но у вас по крайней мере есть ваша бабушка, которую вы любите. Вы проводите с ней много времени. И потом, в вашей нежности к ней нет ничего предосудительного, я хочу сказать, что она ведь тоже вас любит. А сколько людей не могут этого о себе сказать!

Он расхаживал взад и вперед по номеру, рассматривал какие-то вещицы, что-то брал в руки. Мне казалось, что он хочет что-то мне сообщить, но не находит нужных слов.