Под сенью дев, увенчанных цветами

Мои мечты теперь обрели свободу устремиться на любую из подруг Альбертины, и прежде всего на Андре, чьи ласковые слова трогали бы меня, вероятно, меньше, если бы не уверенность, что Альбертина о них узнает. Я давно уже притворялся, что выделяю Андре, привык к нашим с ней разговорам, к заверениям в нежной дружбе, и конечно, всё это вполне могло послужить готовым материалом для любви; до сих пор не хватало только искреннего чувства, но теперь, когда сердце мое вновь было свободно, оно могло бы восполнить этот пробел. Но Андре была слишком интеллектуальна, слишком нервна, болезненна, слишком на меня похожа, чтобы я ее по-настоящему полюбил. Альбертина теперь представлялась мне пустышкой — а Андре была слишком переполнена тем, что я и так прекрасно знал. В первый день на пляже я подумал, что она подружка какого-нибудь любителя скачек, опьяненная любовью к спорту, а теперь Андре говорила мне, что спортом занялась по требованию врача, как средством от неврастении и пищевого расстройства, а лучшие свои часы она проводит за переводом романа Джордж Элиот. Я с самого начала ошибся в Андре, но когда я это понял, то это никак на меня не подействовало. А ведь это была одна из тех ошибок, что могут превратиться в источник страданий, если из нее успела родиться любовь, с которой уже ничего нельзя поделать, когда становится ясно, что то была ошибка. Между прочим, иной раз можно впасть не в такую ошибку, как я в отношении Андре, а в совершенно обратную; чаще всего это происходит оттого, что человек, желая создать у окружающих ложное впечатление о себе, успешно притворяется, прикидывается тем, кем он хотел бы быть, хотя на самом деле он совсем не такой — это и был случай Андре. Притворство, подражание, желание, чтобы хорошие или дурные люди тобой восхищались, добавляют к внешней неестественности лицемерие в словах и жестах. Подчас цинизм и жестокость не выдерживают проверки — так же, как доброта, великодушие. Бывает, что в том, кто славится своим человеколюбием, мы вдруг обнаруживаем тщеславного скупца — но точно так же порядочная девушка, полная предрассудков, может показаться нам Мессалиной из-за того, как она хвастается своими пороками. Я воображал, что Андре — здоровая и простая натура, а она лишь стремилась к здоровью; возможно, то же, что с ней, происходило со многими из тех, кого воображала здоровыми она: страдающий артритом краснолицый толстяк в белой фланелевой куртке — не обязательно Геракл. А ведь в некоторых обстоятельствах на счастье очень влияет то, что особа, которую вы полюбили, видя в ней воплощение здоровья, оказалась одной из тех больных натур, которые всего-навсего заряжаются здоровьем от других, подобно планетам, отражающим чужой свет, или некоторым матерьялам, способным лишь проводить электричество.

Но все равно Андре, так же как Розмонда и Жизель, и даже больше, чем они, была, что ни говори, подругой Альбертины, частью ее жизни, и настолько ей подражала, что в первый день я не сразу научился их различать. Между этими девушками, розами на стебельках, чарующими силуэтами на фоне моря (в этом и была их главная прелесть), сохранялась та же слиянность, как в те времена, когда я еще не был с ними знаком и появление любой из них причиняло мне столько волнений, предупреждая о том, что где-то неподалеку вся стайка. Еще и теперь я радовался, видя кого-нибудь из них, и в эту радость в какой-то неясной пропорции входило предчувствие, что за одной появятся и другие, а даже если сегодня и не появятся, то можно поговорить о них и знать: им передадут, что я был на пляже.

На смену простому очарованию первых дней пришли робкие попытки любви, колебавшейся между всеми девушками, ведь каждая из них была необходимым продолжением другой. Если бы та из них, которую я выбрал, меня оттолкнула, это бы не стало для меня такой уж страшной печалью; нет — но я был изначально обречен выбрать ту из них, которая меня оттолкнет, потому что именно с ней бы у меня связывалась та совокупность мечты и печали, что витала вокруг всех. Вдобавок мне предстояло грустить не только по той, что меня отвергла, но в ее образе, безотчетно, и по всем ее подругам, в чьих глазах я бы тоже утратил всё былое обаяние: ведь я пылал к ним той собирательной любовью, что питают политик к народу или актер к публике, которые потом, вкусив радости этой любви, так никогда и не могут утешиться в ее утрате. Во мне внезапно просыпалась надежда, что даже те радости, которых я так и не добился от Альбертины, подарит мне одна из ее подруг — та, что при расставании со мной нынче вечером сказала мне что-то неясное, поглядела на меня как-то двусмысленно, и после этого меня целый день тянуло именно к ней.