Под сенью дев, увенчанных цветами

Географы и археологи увлекают нас за собой на остров Калипсо, раскапывают дворец Миноса. Беда в том, что Калипсо оказывается просто женщиной, а Минос просто царем, в котором нет ничего божественного. Даже достоинства и недостатки, как учит история, присущие некогда этим вполне реальным личностям, часто очень отличаются от тех, которые мы приписывали легендарным существам, носившим те же имена. Так развеялась вся чарующая морская мифология, которую я сочинил в первые дни. Но если нам хотя бы иногда доводилось пожить в соседстве с тем, что представлялось нам недостижимым и желанным, это не проходит нам даром. В общении с людьми, которые поначалу нам показались неприятными, даже если в конце концов мы уверили себя, что радуемся встречам с ними, всегда остается тягостный привкус недостатков, которые им удалось скрыть. Но отношения, сложившиеся у меня с Альбертиной и ее подругами, были основаны на чистой радости и сохранили аромат этой радости, который никакими ухищрениями невозможно придать тепличным фруктам, винограду, не созревавшему на солнце. Пускай совсем недолго, но все-таки они побыли для меня сверхъестественными существами — в наших вполне заурядных отношениях с ними по-прежнему сохранялось что-то неуловимо волшебное, а вернее, наши отношения уже просто не могли быть заурядными. Мое влечение в первый день так жадно пыталось разгадать выражение глаз, которые теперь меня узнавали, улыбались мне, а тогда пронзали меня взглядами, как лучи из другой вселенной; теперь оно так щедро, так тщательно дополняло цветом и ароматом телесные оболочки этих девчушек, когда они, растянувшись на скалах, просто протягивали мне бутерброды или играли в загадки, что я словно уподоблялся тем художникам, что ищут в современной жизни величие античности и придают женщине, которая стрижет себе ноготь на ноге, благородство «Мальчика, вынимающего занозу»[304] или, как Рубенс, в картине на мифологический сюжет пишут богинь со знакомых женщин; лежа с ними на скалах в дневные часы, я, пожалуй, ясно видел всю обыкновенность, которую придавала этим прекрасным телам повседневная жизнь, но что ни говори, пускай я не задумывался об их небесном происхождении — но я глядел на них, таких разных, белокурых и черноволосых, растянувшихся вокруг меня на траве, и, словно Геракл или Телемах, участвовал в забавах нимф[305].

Потом закончились концерты, погода испортилась, подруги мои покинули Бальбек, не вся стайка вместе, как ласточки, но все-таки в одну неделю. Первой уехала Альбертина, внезапно, и никто из ее подруг не понял, ни тогда, ни потом, почему она так неожиданно вернулась в Париж, куда ее не призывали ни труды, ни развлечения. «Уехала и даже не попрощалась», — ворчала Франсуаза, даром что на самом деле ей хотелось, чтобы мы последовали ее примеру. Ей казалось, что мы злоупотребляем терпением немногочисленной теперь прислуги, остававшейся только ради немногих последних постояльцев, и директора, который «на этом терял». А из гостиницы и правда уже давно почти все разъехались, ее вот-вот должны были закрыть, и никогда еще здесь не было так хорошо. Директор, впрочем, так не думал: минуя промозглые гостиные, у дверей которых больше не торчали лакеи, он мерил шагами коридоры, одетый в новый редингот и настолько преображенный трудами парикмахера, что на одну часть его бесцветной физиономии приходилось три части косметики; кроме того, он беспрестанно менял галстуки, благо вся эта элегантность стоила дешевле, чем отопление и прислуга: так тот, кто не может послать десять тысяч франков на благотворительность, с легкостью демонстрирует свое великодушие тем, что дает сто су чаевых телеграфисту, доставившему ему телеграмму. Директор словно производил смотр пустоте, пытался с помощью своего безупречного наряда придать временный характер запустению, завладевшему гостиницей после окончания не слишком удачного сезона, и напоминал призрак короля, который бродит по руинам того, что некогда было его дворцом. Особенно он негодовал, когда из-за отсутствия пассажиров отменили до весны местный поезд. «Здесь не хватает средств транспортации», — говорил директор. Несмотря на убытки, он строил грандиозные планы на будущее. Однако в памяти у него по-прежнему в точности хранились красивые выражения, которые можно было отнести к гостиничному делу, чтобы его возвеличить: «Мне иной раз не на кого было опереться, хотя в ресторане я собрал превосходную команду, — говорил он, — однако посыльные оставляли желать лучшего; вот увидите, какую армию я выставлю в будущем году». А пока из-за того, что перестала работать железная дорога, ему приходилось посылать за почтой, а иной раз и возить постояльцев на вокзал в двуколке. Во время таких поездок я часто просился посидеть рядом с кучером — это позволяло мне бывать на воздухе в любую погоду, как той зимой, которую я провел в Комбре.