Под сенью девушек в цвету

Пруст рисует представления и воззрения героя, которые с правом можно назвать субъективистскими. Однако художественное исследование этих представлений он проводит честно и основательно, проверяя их ходом жизни и опытом своего героя. Автор не скрывает тупиков, в которые заводит субъективизм: он ведет во тьму одиночества, он заключает в себе неизбежность разочарования, неизбежность того сухого и горького страдания, которое связано с крушением предполагаемых ценностей. Он, наконец, приводит к расшатыванию и раздроблению, к подрыву единства личности, заключающей в себе множество разных Я — они сменяют друг друга в зависимости от силы и влияния пережитых впечатлений. Писатель рассматривает субъективизм на почве жизненных факторов, и его книга становится на деле убедительным опровержением субъективизма.

Губительность субъективизма не отменяет громадной важности субъективного, о котором в романе сказано много нового и меткого. Художник обладает даром воспроизводить элементарные акты психики во всей их непосредственности и живости.

Герой романа отличается повышенной впечатлительностью. Это личная черта, но это также черта целой культурной эпохи. Впечатлительность стала на очередь в развитии культуры, и было сделано многое, чтобы узнать ее скрытые возможности, уловить ее связи с глубинными процессами духовной жизни. Как будто в души людей легла более свето-, цвето-, запахочувствительная пленка, чем находившаяся там раньше. Мы знаем, что с ходом истории меняется строй человеческих мыслей и чувств. Но оказывается, что исторически меняется также строй и уровень восприимчивости, различающая и объединяющая сила восприятий, их значение и место в жизни субъекта, их яркость и глубина. Так что можно говорить об исторической своеобразии этих актов человеческой психики. Об этом свидетельствует сходство в «манере видеть» у художников разных поколений. Искусство Коро и Флобера складывалось независимо друг от друга, но сравните пейзажи Коро с пейзажами «Мадам Бовари» — и вас поразит их внутренняя близость. Столь же близки гребцы и их подружки, вода и солнечные пятна у Мопассана и Ренуара.

Новую эпоху восприимчивости подытожил роман Пруста. Он говорит о «болезненной чувствительности» героя, но болезненное здесь — реалистическая мотивировка, позволяющая довести образ до высокой интенсивности, до очевидности его общезначимого содержания. Вот комната, в которую поместили прибывшего в курортный городок Марселя. Она сразу вступает в психологические отношения с его личностью, ставит трудную задачу для его болезненно чувствительных нервов, делает его больным и несчастным. Это крайность, но каждый из нас вспомнит, что на новом месте и сам чувствовал себя неловко, вертелся в постели, и мысли почему-то приходили невеселые. Но мы не обращали на это внимания, не думали, какая тут сокрыта истина, а Пруст заставляет внимать и думать. Искусство умеет предельными, как бы преувеличенными образами доводить до зрелости и силы то, что глухо тлело, невнятно и слабо звучало в нашей душе.

Чтобы дойти до красоты и содержательности впечатления, Пруст обнаруживает его сложность, расчленяет его, рассматривает с разных сторон, неутомимо гранит и шлифует, пока оно не засверкает, как драгоценный камень. Впечатление развертывается в поэтический мотив, а нередко в целый сюжет. Мы узнаем, какой ожидал увидеть Марсель бальбекскую церковь, какой он видел ее под разными углами, в разное время суток, при разном освещении. Какой она потом стала для него в воспоминании. Автор дает нам понять, какая именно духовная работа требуется, чтобы овладеть впечатлением и сделать его «подлинным». В художественной разработке впечатлений Пруст — мастер несравненный. Этим он оказывает каждому из нас важную услугу. Умение подняться над равнодушной беглостью, попутностью впечатлений, умение вжиться в них, обнаружить в них нечто самоцветно-прекрасное — один из признаков той развитой личности, которую мы стремимся построить. Чтение романа Пруста — хорошая школа одухотворенно-чувственного.

На основе созерцания, а не деятельности писатель строит тип, характерный для изображаемого мира. И как раз тому, кто видит ограниченность прустовского героя, откроется богатство общечеловеческого, развившееся в рамках этой односторонности. Созерцание — лишь момент в отношениях между человеком и миром, но момент, необходимо входящий в полноту личности. Мы говорим о культуре мысли, культуре эмоций. Горький употребил выражение: эмоциональная неграмотность. Но с правом можно говорить о культуре впечатлительности, о неграмотности в сфере восприимчивости. Именно здесь Пруст помогает нам раздвинуть возможности нашего Я.