Под сенью девушек в цвету

Но поэт не может рисовать море, как город, и город, как море, он пользуется другими средствами. И едва ли не самым важным становится ассоциация. Ассоциации имеют у Пруста значение, сходное с тем, какое они получили в искусстве XX века, разработавшем особую поэтику ассоциативной образности. Впечатление, переживание находится в гнезде ассоциаций, они распространяются от него во все стороны, как круги от упавшего в воду камня. Благодаря этому данное явление сближается, примыкает к многим другим явлениям, обнаруживая свою многогранность и вместе с тем — свою втянутость в общий поток бытия. Сравнения получают эпический смысл, создавая представление, что роман соприкасается со всей бесконечностью фактов действительности. Формы отражаются друг в друге, отражения вытягиваются в цепи, цепи пересекаются — мир чувственного оплетается общими законами. Ассоциации обладают способностью перекидывать мосты через весьма отдаленные явления — и в этом проза Пруста родственна искусству XX века. И еще одна немаловажная особенность: ассоциации позволяют ввести даже мельчайшее явление в сферу мысли без потери его чувственной непосредственности. Подхваченное художником ощущение почти тотчас поступает на операционный стол анализа, разделяющего его на части, устанавливающего его элементы, отличающего его стороны, но анализ этот благодаря потоку ассоциаций со многими конкретными явлениями не убивает, а скорее разжигает поэзию первоначального восприятия.

Связь Пруста с традициями классической французской литературы очевидна. Она ощущается непосредственно в течении прустовской фразы. Мы находим у него фразы-максимы, заставляющие вспомнить Ларошфуко и Лабрюйера. Иногда слову Пруста свойственна пышность, идущая из французской поэзии. Мы слышим в нем отзвуки мелодически завершенной фразы Флобера. Фраза Пруста достигает высокой художественности благодаря точности социальных примет, тонкости социальной иронии, — соприкасаясь в этом с прозой Бальзака, которого Пруст глубоко почитал.

И столь же заметна неповторимая оригинальность его прозы. В строении фразы отражается непрерывность живописания в его связи с непрерывностью рассуждения; в строении фразы отражается как слитное единство впечатления, так и его расчлененность, развернутость его моментов, слипчивость многих ассоциаций, взаимопроникновение переживания и мысли. Возникает фраза, похожая на разросшийся куст, осыпанный цветами метафор и сравнений, в одно и то же время очень сложная и достаточно стройная и певучая. В сложности Пруста нет ничего туманного, в ней любовь к чувственному и рассудочная ясность.

В XX веке мы находим две противоположные тенденции в развитии прозаического стиля. Одно — раскалывать фразу по внутренним швам, делая ее части самостоятельными. Например, у Хемингуэя. А в романе Пруста ярко воплотилась вторая тенденция: связывать несколько фраз в одну, размещая в ней, как в хромосоме, длинные цепочки образов. Стремясь уловить все оттенки и переходы ощущений, фраза разрастается, придаточные предложения, словно забыв о своей зависимости от главного, торопятся сказать еще и еще о подробностях и изойти в сравнениях.

Можно себе представить, как трудна такая фраза для переводчика. И нельзя не восхищаться искусством Н. Любимова, который передал ее в нашем языке без принуждения и натуги, дал ей дышать легко и свободно. Мы ощущаем не муки переводчика, а его веру в имитационные возможности и поразительную гибкость речи русской, самозабвенную преданность оригиналу, чью красоту он так ясно видит. В его воспроизведении Пруст необыкновенно хорош.

Читать Пруста не легко, не просто. Глаз, привыкший бегать по строчкам в поисках сюжетных неожиданностей и развязок, вряд ли разглядит в нем что-нибудь. Чтение Пруста требует спокойного внимания, творческого участия. Стоит по-настоящему усвоить хоть один пейзаж, хоть один портрет у Пруста — и мы пленимся им навсегда.

В кратком и, по необходимости, неполном очерке мы хотели сказать лишь о том, что читатель легко обнаружит на каждой странице этой книги.

В. ДНЕПРОВ

Часть первая ВОКРУГ ГОСПОЖИ СВАН