Под сенью молочного леса

Первый голос. Лорд Кат-Глас в своей кухне, полной времени, сидит на корточках в одиночестве перед миской с острой наперченной рыбьей чешуей – из миски питается собака по кличке Фидо – и слушает голоса своих шестидесяти шести часов, одни на каждый сумасшедший год его века, и нежно смотрит на черно-белые невозмутимые, мерно стучащие циферблаты, отсчитывающие время мира, медленные часы, быстрые часы, часы с маятником в такт ударам сердца, фарфоровые часы, будильники, доставшиеся в наследство от дедушки ходики с кукушкой в форме несущегося Ноева ковчега, часы, журчащие в мраморных кораблях, часы в животах стеклянных женщин, песочные часы со звоном, часы, подражающие крику совы, часы с боем, часы-Везувий с черными колокольчиками и лавой, часы-Ниагара, чье тиканье напоминает шум водопада, старые, скрипящие время часы с эбонитовыми зубцами, часы без стрелок, отстукивающие время, никогда не зная, сколько сейчас на самом деле. Все его шестьдесят шесть певцов поставлены на разное время. Лорд Кат-Глас живет в осажденном доме. Каждую минуту, и ночью и днем, сейчас, таинственный враг собирается ограбить и вытоптать его владения, но он не застанет его врасплох. Шестьдесят шесть разных времен в его скользкой, как рыба, кухне свистят, бьют, тикают, поют и сторожат.

Второй голос. Страсть и ритм, и мыльные пузыри и изумрудный бриз, и треск птичьего хвастовства и тело весны с грудью, полной текущего майского молока, ничего не говорят этому надменному рыбьеголовому благородному огрызку, кроме приближения племен и флотилий Последнего Черного Дня, которые сожгут и ограбят все, от подножия Армагеддон-хилл до его собственной закрытой на два поворота ключа, с заржавленной задвижкой, тикающей, покрытой пылью лачуги на дне города, который потерял голову от колоколов любви.

Полли Гарте р. Никогда уже, пожалуй, мне не знать такой любви…

Второй голос…грустно напевает симпатичная Полли Гартер.

Полли Гартер (поет).

Когда фермеры спускаются на ярмарку с холмов,
Чтобы пить и веселиться и не видеть снов,

Солнце скрыться не успело, обнимают парни смело
Свою Полли, одиноко им на фермах.

И всегда я вспоминаю, прежде чем идти в кровать,
Вилли Ви, беднягу Вилли, из земли ему не встать.

Тишина.

Первый голос. Солнечный, медлительный, усыпляющий полдень зевает и бродит в забытьи по дремлющему городу. Лениво лежит море, плеснет о берег _ и опять бездельничает, и рыбы спят в его лоне. Луга, спокойные как воскресенье, украшенные султанами быки с закрытыми глазами, глубокие лощины с козами и маргаритками забылись в коротком сне, счастливые и ленивые. Дремлют молчаливые утиные пруды. Облака опускаются и укладываются на Ларегиб-хилл. Свиньи хрюкают в грязевых ваннах луж и улыбаются, фыркая, своим снам. Они мечтают о желудевом пойле всего мира, о насаждениях свиных фруктов, о сосках свиноматки, похожих на волынку, о визге и сопении отдающихся самок во время течки. Они греются на солнце в грязи и тычутся рылом в любимое свиньями солнце, их хвостики завиваются, они резвятся и пускают слюни и храпят в глубоком самодовольном послеобеденном сне. Ослики, как ангелочки, дремлют на Донки-стрит.

Миссис Пуф. Воспитанные люди…

Второй голос…показывая зубы, говорит равнодушная миссис Пуф.

Миссис Пуф…не клюют носом за столом.

Первый голос. Мистер Пуф съеживается и просыпается. Пытается изобразить льстивую улыбку – она выходит печальной и жалкой под прокуренными, желтыми, как яйцо, унылыми моржовыми викторианскими усами, густыми и длинными, а-ля доктор Криппен.

Миссис Пуф. Ты бы подождал, пока окажешься в своем свинарнике…

Второй голос…говорит миссис Пуф, мелодично, как бритва. Его угодническая, жалкая четверть-улыбка застывает. Тайком, тихо крадется он в свою химическую каморку и там в шипящих синильной кислотой котлах и склянках, полных до краев сифилисом и «черной смертью», готовит фрикасе из белладонны, никотина, жареных лягушек, соли цианистой кислоты и слюны летучей мыши для своей язвительной сталактитовой ведьмы и постоянно чувствует за спиной брюзжание жены с кочергой и щипцами для орехов в руках.

Мистер Пуф. Прошу прощения, дорогая…

Второй голос…шепчет он заискивающе.

Первый голос. Капитан Кэт в своем окне, широко распахнутом навстречу солнцу и морям с клипперами, по которым он плавал давным-давно, когда глаза его были синими и яркими, дремлет и плывет по волнам, с серьгами и бортовой качкой; «Я люблю тебя, Рози Пробет» – вытатуировано у него на животе, он грезит о разбитых бутылках в духоте и грязи портовых притонов, слышит их шум и гам, кутит с продажными женщинами в каждом грязном порту и обнимает и опрокидывает на спину полногрудую мертвую. И плачет во сне и плывет.