Под шапкой Мономаха

Можно ручаться, что крестьянское дело было больным местом для Екатерины, чувствовавшей в этом деле свое бессилие не только справиться с крепостническими тенденциями общества, но и просто представить себе тот порядок общественной жизни, который явился бы результатом освобождения крестьянского труда. Сразу перейти к этому порядку было для нее страшно, что она и выражала в «Наказе» словами 260-й статьи: «…не должно вдруг и через узаконение общее делать великаго числа освобожденных». И этот страх разделяли с императрицею и другие очень умные и знающие люди ее времени, например Болтин, рекомендовавший осторожность и постепенность в этом великом деле, противником которого он отнюдь не был. Если бы Екатерина и надеялась легко сломить враждебное эмансипации шляхетство и сокрушить крепостной порядок, то этим самым, по ее представлению, попадала она еще в большую трудность справиться с общественным хаосом и образовать новый общественный строй из элементов, предугадать которые она не могла. По своей знаменитой Комиссии 1767 года могла она судить, как трудно, даже невозможно, распоряжаться умонастроением и работою общественных сил. Такого рода мысли и опасения, конечно, еще больше лишали Екатерину бодрости и уверенности, чем прямая оппозиция крепостников.

Зато там, где путь был ясен и где не было противодействий, правительство Екатерины действовало с величайшим блеском. Новые формы местного управления с большим искусством были сотканы из элементов бюрократических и сословно-земских; в вопросах финансовых правительство держалось освободительной политики; народное образование вызывало систематическую заботу правительства и рассматривалось как важнейшая потребность населения; в заботах о вновь приобретенных на юге землях, о так называемой Новороссии, сказалась очень большая чуткость и дальновидность, как будто бы уже тогда прозревали всю силу и быстроту экономического роста русского юга, расцветающего на наших глазах. И во всем, что ни делало екатерининское правительство, оно выступало как просвещенная сила, не просто умудренная политическим опытом, но способная возвышаться до принципиальной постановки вопроса и знакомая с теоретическими успехами современного ей знания. Помещенная историей между Петром III и Павлом I, Екатерина неизмеримо лучше их обоих оказалась подготовленною к государственной деятельности, к которой оба они готовились и на которую она, казалось, вовсе не могла и рассчитывать.

Так двоится наше впечатление от внутренней деятельности императрицы Екатерины II.

В основном вопросе тогдашней русской общественной жизни – в устройстве отношений между землевладельческим и земледельческим классами – императрица была увлечена но тому направлению, по которому увлекались событиями и все ее предшественники, в сторону укрепления и наращения шляхетских прав. Но, подчиняясь дворянскому режиму, сочувствуя и содействуя организации дворянства в виде привилегированного сословия, Екатерина давала подобную же организацию и городскому населению, мечтала о соответствующем подъеме прав и крестьянства – и здесь-то потерпела неудачу, столкнувшись с интересами ею же под держанного российского шляхетства. Обратить это шляхетство в прежнее бесправное положение и отнять у него крестьянский труд было невозможно или же чрезвычайно трудно. По крайней мере, ни Екатерина, никто иной не могли себе представить государственного строя без крепостного труда. И здесь Екатерина поступается своими идеальными стремлениями ко всеобщей «свободе и собственности» и сохраняет крепостное право во всей его житейской цельности и безусловности. Но это не значит, что императрица вообще отказалась от своего либерального миросозерцания; напротив, либерализм государыни царит везде, где проявляется творческий дух правительства и личное влияние Екатерины от образования государственного управления до воспитания внучат императрицы.