Под скорбной луной

И все же Нед Уилкинс мог прочесть в газетах, что ему следует явиться в полицию. Почему он этого не сделал? Тоже пострадал, как и Конвей?

— Не знаете, где можно найти этого Уилкинса?

— Не знаю, но слышал, что его мать живет здесь, в Лондоне.

— В судовом журнале записаны имена и адреса членов экипажа?

Бонси мрачно глянул на реку.

— Журнал утонул вместе с судном. Можете обратиться в Лигу по охране труда. Наверняка Нед зарегистрирован в их реестрах.

— Как он выглядит?

— Лет двадцать пять, крепкий. Синеглазый, светлые волосы.

Я отвернулся в сторону, пытаясь скрыть блеск в глазах. Блондинов в Лондоне немало. А вот блондинов с доступом к аварийному румпелю…

Мы еще постояли, наблюдая за сложным процессом перемещения носа судна к берегу. Корпус бедного кораблика был покрыт илом; вместо разбитых деревянных бортов торчали острые зубья обломков с запутавшейся в них тиной. Потребовалось два крана, чтобы вытащить на берег первый фрагмент парохода. Пройдет немало времени, пока с него снимут цепи и подведут их под среднюю часть.

Появился Ротерли — перебрался из плашкоута на служебное судно. Его высокая костлявая фигура возникала то у одного борта, то у другого, и я посочувствовал Вуду. Даже с берега было понятно, что глава комитета лезет с непрошенными советами и путается под ногами.

Я попрощался с Бонси, оставив его нести свою печальную вахту.

Глава 23

Следующий день газеты назвали «похоронным понедельником». Церемония должна была состояться на кладбище Вулиджа.

Похороны я не любил. Хотя кто их любит? Я всегда нервничал, пытаясь изловчиться так, чтобы не испытывать боли в ногах от своих лучших и весьма жестких ботинок. Впрочем, понятно, почему директор попросил меня явиться.

Скромно устроившись за группой мужчин в темных пальто, я разглядел в толпе Винсента и нескольких парламентариев, стоявших с подавленными и мрачными — как положено — лицами. Ротерли терся подле Куотермена. Пока шла траурная служба, никто из них не удостоил меня взглядом, хотя о моем присутствии наверняка было известно. Наконец прозвучала последняя молитва, и я с облегченным вздохом ретировался. За воротами кладбища стояли два десятка полисменов в форме столичной полиции. Каждый с дубинкой. Подойдя ближе, я понял, в чем тут дело.

На другой стороне улицы собралась разъяренная толпа. Человек пятьдесят, а может, и больше. Многие держали в руках разорванные в клочья ирландские флаги. Четверо протестующих, наряженные обезьянами, намотали на себя оранжево-бело-зеленые полотнища, словно подгузники. Некоторые пели, но слова я разобрал с трудом — настолько нестройно звучал хор. «Ирландские свиньи из грязного хлева!» — вот что они скандировали, и с каждым разом все громче и энергичнее.

Развернувшись, я двинулся в другом направлении. Лучше пройти лишние полмили в проклятых неудобных ботинках, чем влипнуть в историю.

— Корраван! — окликнули меня сзади.

Ротерли…

Я нехотя обернулся. Помахивая тростью с набалдашником из слоновой кости, председатель комитета по крушениям приблизился ко мне и кивком указал на бушующую толпу.

— Надеюсь, вы заметили, что происходит?

— Разумеется.

Его глаза под лохматыми седыми бровями загорелись сердитым блеском.

— А будет еще хуже! Вы должны арестовать этого человека, Конвея. Понимаю, что вам это не по нутру, и поверьте: комитет знает почему. Конвей убил сотни людей — и неважно, намеренно или нет.

— Откуда вам знать? — возразил я. — Вы ведь с ним лично не говорили.

— А вы? — тут же спросил Ротерли.

Я промолчал. Лгать не хотелось, и, черт возьми, в спор вступать не следовало.

— Защищая его, вы препятствуете правосудию!

Я продолжал хранить молчание.

Ротерли склонился ко мне, вытянув шею больше обычного.

— На кону безопасность Лондона и его экономика! Я уж не говорю о репутации нашей столицы как колыбели культуры и незыблемых правил! А вы отказываетесь поступать как должно, потому что стремитесь выгородить своего соотечественника.

И на это обвинение я отвечать не стал.

Ротерли гневно выпрямился и ударил тростью в землю.

— Полагаю, в каком-то смысле вас нельзя винить, учитывая ваше воспитание. Восемнадцать лет воровства и кулачных боев так просто не вычеркнешь, сколько ни старайся. В глубине души вы все равно остаетесь алчным уличным мальчишкой, не испытывающим уважения к закону. Выражусь яснее: если хотя бы еще один человек погибнет из-за того, что вы до сих пор позволяете Конвею гулять на воле, вы предстанете перед судом вместе, уверяю вас! Мы не позволим вам и дальше сеять хаос в Лондоне!

Он резко развернулся и зашагал прочь.

Я знал, что за человек Ротерли, и на его мнение обо мне плевал с высокой колокольни. Знал, что Конвей никакого хаоса сеять не собирался. И все же прозвучавшие в мой адрес слова выбили меня из колеи, и я побрел в Уоппинг, с мрачным удовлетворением представляя себе сцены унижения и позора председателя комитета. Только бы дождаться, когда его предвзятость будет доказана в суде, на парламентских слушаниях и в газетах…