Под солнцем Тосканы

У нас много времени до того, как откроются после сиесты магазины. Флоренция! Все туристы уехали, а если кто и остался, туман и дождь заставляют их сидеть в отеле. Мы проходим мимо квартиры, которую снимали пять лет назад. Тогда я отреклась от Флоренции. Летом по городу слонялись орды туристов, как будто это тематический парк периода Возрождения. Казалось, что весь город жуёт. В тот год целую неделю шла забастовка мусорщиков, и я, проходя мимо гор высыпающегося из бачков мусора, уже стала задумываться о чуме. В тот долгий июль меня поражало, что официанты и владельцы лавок остаются такими же вежливыми, как всегда, если учесть, с чем им приходилось иметь дело. Куда бы я ни пошла, я всем мешала. Человечество показалось мне отвратительным — молодые люди из самых разных стран, все в рваных футболках и с рюкзачками, развалившись, сидели на ступенях; ошалевшие, приехавшие автобусом туристы роняли себе под ноги салфетки из-под мороженого и спрашивали: «Сколько это в пересчёте на доллар?» Немцы в слишком коротких шортах позволяли своим детям терроризировать рестораны. Английская мамаша с дочерью заказали lasagne verdi — зелёную лазанью — и коку, а потом жаловались, что паста со шпинатом была зелёной. Вижу своё отражение в окне — я волоку домой все купленные мной туфли, на мне надет сарафан, вовсе не льстящий моей внешности. Плохая страна чудес. Генри Джеймс в своём описании Флоренции ссылался на «никому не симпатичного брата-пилигрима». Да, определённо надо уезжать, когда раздражает даже своё собственное отражение. Печально, что наш век ничего не добавил к славе Флоренции — только толпы и тетраэтилсвинец из пропитавших воздух выхлопных газов машин.

Однако ранним утром мы пойдём пешком к Марино, купим тёплые бриоши, отведём своих гостей на середину моста и посмотрим, как серебристый серовато-зелёный свет играет на волнах реки Арно. После обеда мы в основном просиживаем в кафе на площади Санто-Спирито. Косые лучи солнца сквозь деревья освещают величественный скульптурный фасад Брунеллески и играющих возле него в мяч мальчиков. По-моему, это непременно должно отразиться на твоём душевном облике, если ты рос, отбивая мяч от стены на Санто-Спирито. Вполне возможно, что многим из тех, кто приедет во Флоренцию летом, посчастливится уловить такие редчайшие моменты, когда город раскрывается перед тобой, являя свою суть.

Сегодня вымощенные камнем улицы сияют в тумане. Мы идём к часовне Бранкаччи. Очереди — никакой; в сущности, там всего полдесятка молодых священников в длинных чёрных одеяниях, они следуют за пожилым священником, а он им всё показывает и читает лекцию о фресках Мазаччо. Я не видела Адама и Еву, покидающих Эдем, с тех пор как с их гениталий были удалены листья, пририсованные по указанию папы в приступе скромности. Отреставрированные фрески, очищенные от многовековой копоти свечного дыма, поразительны: лица отчётливы, одежды бледно-розовых и шафрановых оттенков. В каждом лице, рассмотренном по отдельности, виден характер. «Я хотела бы понять, что сделало каждого тем, кем он стал» — так Гертруда Штайн объяснила своё желание написать о жизни многих людей. У Мазаччо было сильное чутьё на характер, у него был острый глаз, и он умел разместить человека в пространстве. Вот на его картине неофит вошёл по колено в ручей, чтобы получить крещение. Сквозь прозрачную воду видны его колени и ступни. Святой Пётр разбрызгивает воду из миски, обливая голову и спину неофита. Весь символизм раннего искусства отринут ради изображения капель холодной воды на теле мальчика. Ещё одно удовольствие я получаю, видя, какое внимание уделял Мазаччо (и Мазолино, и Липпи, чья рука очевидна) архитектуре, свету и тени. Вот Флоренция, какой он её видел или идеализировал, и свет исходит конкретно от солнца — а не неизвестно откуда, как было у его предшественников, — он освещает подборку конкретных человеческих типов, которые наверняка ходили по улицам этого города.

Мы торопимся на поезд в шесть девятнадцать и опаздываем. Пока ждём следующего, я вспоминаю о чёрной сумке, которую так и не приобрела, и Эд решает, что она может оказаться хорошим подарком к Рождеству, хотя мы договорились покупать только то, что требуется для дома. Вместе с Джессом они бегут назад в магазин — он находится в середине города, если считать от железнодорожного вокзала. Эшли и я сильно волнуемся, когда до отхода поезда остается пять минут, но вот они тут, улыбаются, пыхтят и размахивают сумкой для покупок.

В сочельник мы едем в Умбрию за вином. Эд хочет, чтобы к рождественскому обеду было подано одно из его любимых красных вин — «Сагрантино», а оно продаётся только в том месте, где производится. Мне осталось только испечь кулич. Я позвонила Донателле, своей итальянской подруге, чудесному повару, и спросила, не можем ли мы испечь один вместе, полагая, что домашний в любом случае будет лучше покупного.

— Чтобы этот кекс поднялся, ему надо двадцать часов, — объясняет она. — Тесто должно подняться четыре раза.