Под созвездием Ориона

К тому же, я узнал, что капитанский портрет, написанный Женей Пинаевым еще в давние годы, наконец-то доставлен Захару и обрел в его квартире законное место. История этого портрета — отдельный сюжет, и я пообещал, что когда-нибудь напишу повесть «Портрет капитана Липшица». Она будет заключительной частью трилогии. Предыдущие две части давно напечатаны. Первая — «Портрет капитана Румба» — посвящена моему сыну Алешке и Евгению Пинаеву. Вторая — «Пистолет капитана Сундуккера» — Захару Липшицу. Остается придумать — кому посвятить третью повесть…***

Мой бессюжетный «мемуар» почти окончен. Слово «мемуар» очень нравится Жене Пинаеву. Он торопил меня с этой работой, чтобы «скорее ознакомиться», и однажды ревниво спросил: «А о Вите Бугрове ты напишешь?»

Виталий Бугров появился в «Следопыте» почти сразу после того, как я в шестьдесят пятом году ушел из редакции «на свободные хлеба». Он занял в штате мое место. Но на этом самом месте он совершил то, чего я не сумел бы никогда в жизни — создал великолепнейший отдел фантастики и сделал журнал знаменем «фэнов» во всей стране.

Я виновато сказал Жене, что о нашем друге Виталии Ивановиче я писал не раз, а теперь, как-то «не укладывается в сюжет».

Но нет, укладывается.

Я писал эти заметки в те несколько свободных дней, когда в «Уральском следопыте» решалась судьба моего нового романа. Сейчас, вроде бы решилась…

Роман «Лужайки, где пляшут скворечники» посвящен памяти Виталия Бугрова. Именно Вите, в отдел фантастики, я обещал его еще в июне девяносто четвертого, при нашей последней встрече…

Три дня назад, желая достать письмо Чуковского, я полез в старую архивную папку. И там, (вместе со стихами Эдуарда Якубовского, которые уже поместил в этих заметках) нашел очень давние, студенческие, Витины стихи. Мы жили тогда, в пятьдесят девятом, в одной комнате, и Витя подарил стихи мне.

Посвящены они не мне (в школьные-то годы мы не были знакомы). Может быть, кому-то из Витиных одноклассников, а может быть, просто придуманному лирическому герою. Не все ли равно. Теперь кажется, что и мне в какой-то степени…

Навсегда ли расстались мы,
Друг мой, дружище?
Если детства
растают сны —
Где их разыщешь?
Редко-редко припомнится,
Как
буденновской конницей —
Летним солнцем сжигаемы —
По полянам скакали мы.
Под лихими ударами
Цветы осыпались:
Соколами
недаром мы
Меж собой прозывались…
После боя частенько ссорились,
Каждый раз — навсегда:
Кто смелее — до боли спорили —
На врагов наседал?..
Только чётче другое
помнится.
Не забыть никогда,
Как с буденновской нашей конницей
Приключилась беда…

Детство кончилось
и минутами
Больно-больно кололо иглами:
Тайны все оказались
дутыми,
Игры —
играны-переиграны…
И на смену булатной стали,
Всю былую затмив
романтику,
Незаметно пришли и встали
Между нами
косички с бантиками.
Прежде мы их упорно дергали,
Лишь затем их и замечая…
Делать это —
недолго, долго ли? —
Продолжал сгоряча я.
Но однажды
(её — «дразнючку» —
Я не сильно, но дернул все же)
Ты мне задал такую взбучку,
Что, припомнив, — невольно ёжусь.
Я тогда ничего не понял.
Вновь при встрече
не утерпел…
Ты — спасибо тебе — напомнил
Мои знания о тебе…

Мы и прежде
нередко спорили,
Кипятились, мирились-ссорились…
Разве знал я, что этим —
кончится
Соколиная наша конница?

Может статься, что
в тысячах
Километров отсюда
Вспомнил детство и ты сейчас
В рубке судна.

Исчезает последний мыс
Легендарного Мурмана…
Неужели
исчезнем мы
Из памяти штурмана?..
Уплывая в Атлантику,
Вспомнишь — верю, что вспомнишь! —
О косичках, о бантике.
О клинках наших конниц…
В синей дымке растает мыс, —
Глаз не разыщет…

Навсегда ли
расстались мы,
Друг мой, дружище?..