Под стягом Российской империи

— Уверен, господа, ещё несколько таких напряжённых дней, таких натисков и турки начнут выдыхаться. Считаю, тогда Сулейман-паша перейдёт к тактике выжидания, когда мы какой просчёт допустим. Нет, он не откажется нас сломить, потому как позарез нужна дорога к Плевне, но он постарается сохранять таборы и реже атаковать наши позиции...

Закончив совещание, Иосиф Владимирович покинул штабную палатку. День заканчивался и солнце скрылось за горой, а небо сделалось серым с розовинкой. Тихо на Шипке, постреливали редко и беспорядочно. Поблизости от палатки стоял поручик из ополчения. При появлении генерала отдал ему честь. Гурко спросил:

— Если не изменяет мне память, поручик, вы были прикомандированы к штабу Передового отряда?

— Так точно, ваше превосходительство. На марше к перевалу Хайнкией.

— Да, да, поручик.

— Узунов, ваше превосходительство. Стоян Узунов. Гурко прищурился, потёр лоб, вспоминая о чём-то.

Потом сказал:

— А я ведь вашего батюшку знавал. В Пажеском корпусе учение с ним проходили. А бабушка ваша родом из Болгарии? Не изволили вы жениться? Либо невесту в Питере оставили?

— Никак нет, ваше превосходительство. Если получу согласие бабушки, отсюда невесту приведу.

Гурко улыбнулся:

— Желаю удачи вам, поручик. Непременно побываю на вашей свадьбе...

По войскам служили молебен о даровании победы российскому оружию, попы провозглашали здравицу государю и самодержцу всея Руси и прочая и прочая Александру Николаевичу...

Днём император отстоял обедню в царской походной церкви — просторной зелёной палатке. Протоиерей собора Зимнего дворца Никольский сочным баритоном пропел многие лета государю и его семейству, благословил императора.

Звонили колокола в Тырново, Габрово, Систово и по всей земле болгарской, освобождённой от ига османов».

Вечером в Главной квартире император устроил приём. Пенилось в хрустальных бокалах шампанское, веселились гости и свитские генералы.

Румынский князь Карл, чьи дивизии встали под Плевной, азартно доказывал американскому наблюдателю капитану Грину, что именно ему, князю Карлу, Румыния обязана своим государственным возрождением.

Американский наблюдатель Гринел ел серебряной ложкой чёрную азовскую икру с жёлтым вологодским маслом, не отвечал, только хмыкал. Наконец, насытившись, поднял на князя глаза, заметил с издёвкой:

— Ваше сиятельство, военное счастье изменчиво, тому пример Плевна и Забалканье, вы не думаете об отходе русских за Дунай и Прут?

Специальный корреспондент английской газеты «Дейли Ньюс» сэр Ферб Арчибальд откинулся на мягкую спинку стула, звонко рассмеялся. Американца поманил адъютант главнокомандующего полковник Скалон. Вышли в тёмный садик. Полковник непочтительно тряхнул американца за отвороты френча, сказал, пересыпая речь непечатными словами:

— Стыдно, капитан, наше жрать и на нас же с... — И с правой в челюсть: — Вот те за Дунай! — С левой: — А это за Прут!

— Митя! — выплёвывая с кровью зубы, промычал Грин, ещё не совсем соображая, за что его бьёт полковник, с кем не раз лакали русскую водку.

— Запомни, — Скалон поднёс увесистый кулак к носу американского наблюдателя, — бил я тебя, чтоб веру в нашу победу поимел и не пустословил ехидно. Наперёд запомни, я тебе не Митя, а Дмитрий Алексеевич... И ещё, капитан, советую наперёд не забывать всего доброго, что сделала Америке Россия, спасая вас от старой прожорливой Англии.

Горький осадок остался на душе у Милютина после посещения госпиталя в Беле. Будто самого с кровоточащей раной протащили по соломенным подстилкам, вжикала пила по кости, и назойливо-едкий запах хлороформа и человеческого пота не покидал военного министра.

В госпиталь они приехали с императором и свитой как раз тогда, когда прибыл транспорт с ранеными из-под Плевны. Раненые лежали на фурах, стонали от боли и ругались, несмотря на высокопоставленных гостей. Санитары торопились перенести их до появления царя, да не успели.

Император выбрался из кареты; отставив носилки, санитары вытянулись во фрунт. Александр Николаевич небрежно козырнул, пожал руку главному врачу, немолодому, с усталыми глазами и бледным от бессонницы лицом, капитану. Потом обвёл взглядом госпитальный городок: палатки, навесы, мазанки. Главный врач посетовал:

— Раненых прибывает так много, ваше величество, что не хватает транспорта для их отправки в Яссы.

Император в сопровождении свиты наскоро прошёлся по переполненным палаткам. Раненые лежали в грязном белье, на окровавленной соломе, в темноте. Стонали от боли. Увидев, однако, царя, смолкали.

— На всё воля Божья, солдаты, — приговаривал на ходу Александр. — Помните святое Евангелие: «если угодно воле Божьей, лучше пострадать за добрые дела, нежели за злые». Терпите, терпите...

Какой-то бойкий солдатик кинул вслед:

— А нам, ваше величество, только и остаётся, что терпеть.

В хирургической, где в тот момент у солдата вырезали пулю, едко пахло хлороформом, и царь поспешил на воздух. Под навесом Александр залюбовался сноровкой сестры милосердия. Стоя на коленях, она бинтовала раненого.

— Кто такая?