Под свист пуль

– Но ты же в курсе, я туда не ездил, – усмехнулся Даймагулов. – Как вспомню, так вздрогну.

– Да помню, что тебя как раз там щелкнуло, – заметил Рундуков и скептически хмыкнул… – Ты же, кажется, тогда в Назранский отряд направлялся?

– Точно. На заставу «Гули».

– А ты знаешь, что означает это слово по-русски?

– Слыхал, – засмеялся Даймагулов. – Ворота в ад.

– Так… вот и не следует в такие ворота ездить, – шутливо протянул Рундуков.

– Кабы знал, где упасть, соломки бы подстелил. Верно народная пословица говорит.

– Это уж точно. В такой серьезной операции, как Аргунская, когда идет жестокий бой и ты принимаешь в нем участие, хоть бы зацепило, а тут – на мирной дороге и, считай, уже не в Чечне… Представь себе, что мне в этом всегда везло: и в Афгане, и в первую чеченскую. Ни разу не был ранен, а тут… Проклятый фугас! И надо ж было нам на него наскочить! Ведь я чуть богу душу не отдал. Два осколка в живот, два в грудь, тяжелая контузия. Если бы не Тамара Федоровна… Она меня по кусочкам собрала и заштопала. Хирург от Бога. В ножки ей надо поклониться. А я даже по-настоящему спасибо не сказал.

– Сейчас тебе как раз представится такая возможность, – снова рассмеялся Рундуков. Веселым он бывал редко, но, когда на его аскетическом лице появлялось что-то вроде улыбки, оно как бы разглаживалось, исчезала угловатость и проглядывало совсем иное, мягкое выражение. По натуре замповос был хоть и пунктуальным, даже колючим человеком, но в душе его, как понимал Даймагулов, жило что-то доброе, отзывчивое. И он сам это знал, считал, видно, своей слабостью и поэтому тщательно скрывал.

– О чем ты? – не понял Даймагулов.

– Сегодня ротацию медиков в отряде произвели. Прежняя команда пробыла здесь сорок пять суток. На смену из госпиталя прислали других врачей. Среди них я видел майора Квантарашвили.

– Кто же это додумался женщин на самый опасный участок посылать? – нахмурился Даймагулов, хотя все внутри у него запело. Он снова увидел это дивное лицо с ямочками на щеках, спокойный с лукавинкой взгляд прекрасных глаз цвета спелой вишни.

– Сама, говорят, настояла. Я, заявила, такой же рядовой врач, как и все. Почему же мне нужно делать поблажку?

Рундуков продолжал еще что-то говорить, но Даймагулов уже не слушал его. Перед его мысленным взором встала прекрасная, как богиня ночи, грузинская княжна Тамара. Так он про себя давно ее называл, не смея, конечно, ни единым звуком выразить подобную крамолу вслух. Да, она спасла ему жизнь. Вернула, можно сказать, с того света. И его благодарность была безмерна. Но первое, что он увидел, когда сознание наконец вернулось к нему, было лицо склонившейся над ним женщины. До чего же она была хороша! Даже при самом горячем воображении Даймагулов не мог представить себе столь красивую и изящную представительницу слабого пола. У него бывали подружки, даже одна из них случайно на несколько лет стала его женой. И она не была дурнушкой, все, как говорится, при ней: и стать, и страсть, и никаких изъянов. Рита его бросила потому, что не выносила разлук. А Даймагулова куда только судьба ни кидала. Он месяцами не бывал дома. Такое, наверное, не каждая благоверная выдержит. Но разве Риту хоть на минуту можно было сравнить с княжной Тамарой? Увидев ее, он не просто обомлел, он был сражен наповал. Высокая, тонкая, стройная, она напоминала ему молодую елочку, когда-то в детстве посаженную им перед окном их сибирского дома. От лица глаз не оторвешь. Черты его мягкие, утонченные. Черные, бархатистые, слепящие, как два огромных агата, глаза тонули в длинных пушистых ресницах, обрамленные блестящими стрельчатыми бровями. Волосы, шелковистые, переливающиеся, как антрацит, плавными волнами падали на плечи. Она, как потом Даймагулов выяснил, была действительно княжной из знатного грузинского рода. А вот отец ее был чистым русаком, офицером. От него и шло ее отчество. Фамилию же она после развода (Даймагулов и это выяснил) взяла материнскую. Вот только, за кем она была замужем, он не знал…

Сказать, что Даймагулов потерял покой после того, как увидел княжну Тамару, означало почти ничего не выразить. Он постоянно думал о ней. И ему все время хотелось увидеть ее хоть одним глазком. Когда Квантарашвили приходила к ним в палату с обходом, это было для него настоящим праздником.

Поняла ли она, какие чувства внушила молодому полковнику? Наверняка не знала, но кое о чем, вероятно, догадывалась. Нельзя было не заметить восхищенного обожающего взгляда, следящего за каждым ее движением.

Уже встав на ноги и получив возможность совершать прогулки по территории госпиталя, Даймагулов стал осторожно расспрашивать у девчат-медиков о докторе Квантарашвили. Совершенно случайно узнал, что она в разводе вот уже шестой год, живет с сыном.