Под тенью феникса

Он начал издалека, спросив, как заживает моя щека, и как расположились гости. Потом повосхищался совсем не по-мартовски тёплой погодой и предложил мне угоститься куревом из его кисета. Я отказался и сразу перешел к делу, сказав:«Пахом, я хочу уйти. Вместе со своим отрядом». Пока его лицо вытягивалось, я успел скороговоркой рассказать о том, что Краснинскому это пойдёт только на пользу, что отныне селение и все прилегающие области будет защищать организованный и сильный альянс из нескольких отрядов, число которых со временем будет лишь увеличиваться. Он слушал, краснея от возмущения и будто беспомощно вращая глазами, а когдая закончил, по-бабьи закатил мне настоящую истерику. Он вспомнил все свои заслуги и мои проколы, нажимая на самые болезненные точки и обзывая меня неблагодарным и высокомерным уродом. Затем, понемногу начиная брызгать слюной, называл меня предателем родного селения, которое я сейчас хочу оставить без атамана и без самых умелых бойцов. На все мои замечания касательно того, что селение только выиграет, так как получит серьёзную армию, которую даже кормить на первых порах не нужно будет, Пахом не реагировал никак. Он сейчас воевал на своем привычном поле – поле психологического давления и эмоций, и переходить на поле здравого смысла просто так не собирался. Я выдерживал его давление, что давалось мне далеко не просто, но не в пример легче обычного. Я больше не видел в нём всемогущего и всемудрого Пахома, я смотрел на царька, который не собирался мириться с мыслью о том, что кто-то пошёл против его воли и теперь, безо всякого согласования, просто ставит его перед фактом. Разумеется, ничего такого он не говорил, но вёл себя как отец, распекающий сына за то, что тот без спросу ушёл погулять в лес. Снова и снова он обрушивал на меня тонны обвинений, но я уже начал привыкать к этому, делаясь всё более собранным и невозмутимым.

Увидев, что давление на психику не приводит ни к какому желательному результату, Пахом достаточно гладко переключился на другую волну, начав рассуждать о том, что, как только мы покинем Краснинское, сюда сразу же заявятся налётчики. Он не смог, да и не пытался, ответить на вопрос о том, как бандюки узнают об отходе краснинского отряда. Но когда я напомнил ему о том, что в наших краях уже больше полугода не было видно ни одного из них, Пахом всплеснул руками: – А про комплекс на трассе ты забыл? Возле Арсинского? А? Чего молчишь, Феликс ты мой железный?

Действительно ведь забыл. Точнее, не принял во внимание. Дорога, которая вела от нас к трассе, упиралась на перекрёстке в уничтоженный около пяти лет назад посёлок Арсинский, возле которого ещё до Удара была развёрнута стройка непонятного комплекса. Какое-то время там скрывались выжившие из Арсинского, но потом они исчезли. Заметный объект на трассе – не лучшее место для тех, кто не уверен в своих силах, даже с учётом того, что спустя все эти годы трассы стали куда менее пригодны для езды, чем грунтовки. Несколько лет частично приспособленный для жизни комплекс находился в запустении, но летом прошлого года там обосновались какие-то залётные ребята. Согласен, игнорировать их присутствие неразумно. Чёрт, что же делать…

– С чего ты решил, что их стоит бояться? Живут тихо, никого ещё не обижали…

– Ты действительно тупишь, или так, для виду только?– спокойно спросил Пахом.– Всё, что мыо них знаем, это то, что они живут исключительно захватом автомобилей. Предлагаешь и дальше их под боком держать, пока все машины в округе не закончатся? А что потом?

– Да все потрошат фуры! И мы тоже этим занимались! И будем заниматься, потому что иначе нельзя!

– Верно, Феликс, верно. Только мы ещё и скотинку растим, и на полях горбатимся. Имеем представление о честном труде и самодостаточной жизни, так сказать. В отличие от них. Люди, не имеющие земли, которую они могли бы назвать своей, и не умеющие делать ничего, кроме как стрелять и крутить баранку – бандиты по призванию. А сидят они тихо лишь потому, что пока ещё имеют лёгкую добычу. Но что будет дальше? Может, подскажешь, а? Давай, помогай мне рассуждать!

Возразить было нечего. Ёлкин дрын, и как я сам об этом не подумал! Пахому больше не нужно было играть, он был всецело прав и неуязвим. Я снова начинал чувствовать себя провинившимся ребёнком перед суровым, но мудрым отцом; это мерзкое чувство, будто какой мелкий бес, взобралось на шею и начало пригибать мою голову вниз.

– Я понял, Пахом Иванович. Действительно, ситуация поганая. Но… послушайте, а если мы зачистим комплекс, это решит вопрос?

– Экий ты шустрый! Только что сам говорил, что мирных людей можно не бояться, и тут же предлагаешь их по-быстренькому всех перестрелять, верно? Зачем тогда было из себя праведника строить? Ах, ну да, тебе ведь так хочется побыстрее свалить отсюда со своими новыми дружками, а старых оставить нарастерзание шакалью!

– Праведникам тоже приходится делать неправедные вещи,– отвечаю я с немалой долей пафоса и тут же понимаю, насколько глупо это выглядело,– вы на правильную мысль меня подтолкнули.