Под волной

— Хорошо, хорошо. Отдыхайте… Отдыхайте, капитан. — А потом обернулся куда-то назад и буквально проревел кому-то, кто, видимо, не сразу сообразил, не догадался сделать: — Машину, машину, говорю! Капитана — домой!

— Понял, — сказал Кулик.

Море было пустынно. И Волков пожалел, что внизу нет ни одного судна. Здесь могло быть только немецкое судно. И если суждено падать — то лучше падать прямо на него, в заднюю треть палубы — там жилые помещения и машины. Тяжести самолета хватит, чтобы пробить палубу и сломать судовую машину. Но море было пустынно и недвижно.

Два вездехода, блестя мокрыми гусеницами, уже стояли позади аэровокзала. Их зеленые борта, облепленные длинными иглами стланика, парили на солнце. И сюда доносился глухой рокот еще нескольких мощных двигателей. Это подходили новые машины. Они так и пришли — с неснятым, только зачехленным грузом.

Светлану ждали в общежитии, девчонки собирались ехать на первый снег — в Химки. Ждал и Олег, который, насколько Светлана помнила себя, был всегда. Но она осталась со своей тоской и тревогой, со своим смутным ощущением какого-то непонятного еще ей единства отца и Барышева. И она не знала даже, о ком больше думает, и в мыслях своих не разделяла двух этих мужчин. Она знала себя. Знала и потому боялась, что может наделать глупостей.

— Простите, — краснея, сказал Нортов, — просьба отменяется.

Грохнул хохот.

Все это Волков узнал не тотчас, а спустя некоторое время — вечером, в коттедже, где прежде было офицерское собрание немецкой воздушной части, а теперь помещались КП его полка и офицерская столовая. И сам он жил здесь эти несколько дней.

— Знаешь, — сказал он, — у нас еще два часа. Мы можем позавтракать.

— Не здешний ты вроде?

Не было чувства оторванности от мира и от людей. На шоссе никто не шарахался при виде их строя в сторону, ни на одном лице Кулик не заметил особого любопытства или брезгливости. Люди спокойно пережидали, пока они пройдут мимо, чтобы пересечь шоссе. А подъемы, отбои, взыскания и прочее для Кулика трудностей не составляли. Да и сам барак с его порядками, с его двухэтажными койками напоминал общежитие.

Арефьев оперировал ее под местной анестезией — была ранена печень. Книгу с описанием подобной операции положил перед собой прямо на тело раненой, а фельдшер страницы переворачивал. И жива осталась девчонка, и детей уже нарожала, да и состариться, видимо, успела.

Тут появилась официантка, тоненькая и насмешливо замкнутая, как стюардесса, в такой же синей форме, с птичкой над сердцем, только в фартучке, — совершенно символическом. Два раза за свою жизнь Кулик встречался со стюардессами. И невзлюбил их, связав почему-то их появление в салоне Ту-104 с ограничительной надписью на световом табло: «Но смокинг!» — «Не курить!» И официантка тоже вызвала у него это же чувство. Но он тотчас забыл о ней, заказав, что пришло на ум. Только вот коньяк он решил взять заранее, как только увидел парней за соседним столиком. И пива попросил. Попросил и покраснел, перехватив насмешливый взгляд ее. И тогда повторил: «И пива еще!»

Туман рассеивался, вернее, уходил «вынос», из-за которых страдают все посадочные площадки на высоких широтах вдоль океана. Ясное небо, ни облачка. И вдруг вползает на летное поле по распадку язык тумана. Потом он так же неожиданно исчезнет — и, кроме мокрых стекол, влажного бетона да горьковато-соленого привкуса на губах, от него не остается никаких следов.

— Машина отличная, — сказал Волков.

Взлетали по огням. Черный нос «двадцать пятого» проецировался на слабо мерцающее облако, висевшее над восточным краем аэродрома. Последние блики аэродромных огней скользнули по черному носу истребителя, когда Барышев заложил левый вираж.

А дальше отец писал:

— Не понимаю, — бледнея, проговорила Мария Сергеевна. — Я… Я не собираюсь…

— В штабе всегда найдется место для строевого офицера, особенно офицера с таким опытом, как ваш опыт — командира и летчика. Как политработник — вы находка. Вы многое сможете сделать здесь. Хотите мою точку зрения, полковник?

— Ни черта не понимаю!

— Я видел, что ты не сядешь в первый раз, слишком большой перелет, а оттого, что ты не выдерживал скорость снижения и глиссаду — допер, что-то у тебя с приборами. А ты пошел на второй заход. Я бы тоже пошел на второй… Но на третий — ни-ни. Ни-ни. Понял. И ты дурак. — Он замолчал, но ненадолго. И потом заговорил, но только еще страстнее и тише. Наверное, начал трезветь. — Вот, — сказал он. — Вот так я тоже садился. Так же. Ты видел просеку на посадочном курсе за Ближним приводом? Она еще не заросла. Здесь медленно зарастают такие просеки. Как от Тунгусского метеорита. Видел просеку?

«Чайки» вкатились в лес — тоже прозрачный, с дубами и березами, с водой в бочагах. Лес кончился неожиданно, как кончается суша на берегу океана, и открылось бетонированное поле. Это был аэродром — видны были и КДП, и канониры, и здание, похожее издали на маленький аэровокзал из стекла и нержавеющей стали. Только обычной для аэровокзала башенки над зданием не было.

— Тяни, командир, тут еще с километр, не больше.