Под волной

В глубоких капонирах день и ночь механики и инженеры готовили машины. И сам Волков словно бы другими глазами увидел привычные ему Ил-4. Он немного жалел, что понесет всего полторы тысячи килограммов взрывчатки, но то, что полет становился реальностью, успокаивало его.

— Зачем вы все это нам говорите? Чтобы лишний раз не катапультироваться?

Нелька не ответила сразу. И Ольга, чтобы скрыть смущение, чувствуя, как у нее горят уши, потянулась к другому листу, где была нарисована со спины, с закинутыми на затылок руками перед окном.

Возили бетон. Восемь рейсов, если все нормально. И семь или шесть, если заедала погрузка. А то — горячий асфальт. Автоконтора только начала жить — она выросла из маленького автохозяйства, сейчас ее перевооружили на новенькие самосвалы. И от старого хозяйства остались только аккумуляторная с аккумуляторщиком да вот Аська.

Помолчав, она нерешительно произнесла:

Шепот оборвался. Косматая Иркина голова возникла над нею в слабых рассветных сумерках — вход в палатку прикрывал только марлевый полог — не от прохлады, от любопытных.

Галка смотрела на нее черными строгими, немного одичавшими от шампанского и веселья глазами. Но Светка, виновато улыбнувшись ей, пожала плечами и ничего не ответила.

Волков не мог разогнуться и вылезти из кресла. Больше того, он не мог отпустить штурвал и снять ноги с педалей — они занемели.

Окончательно принимал его уже новый командир полка — майор Курашев. Он полетел с ним во второй кабине ночью. Наконец грянули «сложные». Небо на всем протяжении и, казалось, на всю его немереную глубину забили облака. Они были темными и шевелились, ворочались, словно живые, — с земли угадывалось их это сырое мятежное движение.

Он бегал вокруг «Колхиды», трогал кабину, зачем-то заглядывал под колеса. Затем забрался за руль, запустил движок, рванул с места. Водить машину он умел, ничего не скажешь. «Колхида», подпрыгивая на неровностях, описала огромный круг по скалистой площади гаража, остановилась, резко взяла назад. И потом уже Гнибеда подогнал ее к Кулику. Не торопясь вылез из нее, отряхнул для чего-то руки и, глядя мимо Кулика куда-то в горы, сказал негромко:

Отвечая Чаркессу, нужно было говорить не о качестве машины, не о своем отношении к ней. Ему протягивали на ладони сердце. И отвечать нужно было так же. И он хотел сказать о себе, о том, как жил.

На всем протяжении их полета не было облаков, и они видели, как кончилось море и началось побережье. На земле уже была ночь. Но материк лежал во тьме без единого огонька — мрак стоял над Европой. И только когда они вышли к Германии, внизу стали появляться огни. Сначала редко, а затем все чаще и чаще. И потом они летели уже над сплошным, хотя и слабо мерцающим, словно след в океане, морем огней.

— Сидите, сидите, коллега, — привычно сказал он, проходя к креслу. Отодвинул его своей холеной рукой и сел, подобрав полы халата. — Ну-с… Готовитесь?

— Благодарю, товарищ майор.

— Спешишь, солдат?