Под волной

Алексей Иванович не узнавал своего завода. Громадный, похожий на городскую площадь двор был покрыт асфальтом, ровным, как на шоссе, и уже был отполирован десятками тысяч человеческих ног, сотнями автомобильных колес. Но Алексей Иванович помнил его еще мощенным галькой. Он тогда гордился, что удалось замостить двор. Делалось это на воскресниках и за счет внутренних резервов.

— И мне… — повторила она и умоляюще добавила: — Хоть капельку.

— Ну, честное слово… Я, право, не знаю. Я вовсе не хочу есть… Мы…

— А я на заводе вчера побывал. — Это прозвучало у него тихо и проникновенно. — Я работал там прежде. Казался завод мне большущим… А сейчас — даже двора не узнать.

Барышев ни разу еще не бывал в такой ситуации и никак оценить всего этого не мог. И он решил не думать на эту тему.

Светлана растерянно остановилась посредине гостиной, никак не понимая, что ей нужно сейчас делать.

— Девятнадцатый… Как слышите?

Витька, не отрываясь от кофейника, мотнул черной кудлатой головой.

Они оба замолчали.

Его потрясла ее взрослая мудрость, когда она под его рукой, придавив пальцами, как в то майское утро, Золотую Звезду на тужурке, проговорила:

— Вас только семеро. А если было бы пятнадцать? Да плюс два-три врача, да сестры и санитарка? А?

Семьдесят лет — это семьдесят лет. Штоков понимал это, поэтому и сел писать свои записки. Алексей Иванович долго не мог простить себе, что не заметил состояния старика накануне. Ну, а если бы заметил, то что? Не стал бы говорить с ним? Или не взял бы записок? Ни того, ни другого он не смог бы сделать.

— Ребята, как называется это место?

— Можно… Мне можно слетать туда? — спросила она.

— Да, я готова… — тихо сказала Мария Сергеевна.

После обеда, после того как все перевязки на сегодня были сделаны, после того как Ольга убрала бинты, вымыла пол в своих четырех палатах, после того как они с Людмилой пообедали на кухне, разогрев вчерашнюю картошку с мясом, Ольгу позвали вниз в приемное отделение. Она шла туда и гадала, кто мог бы ее разыскивать. Подумала было: неужели отец, и перехватило дыхание. Нет, это не отец. Никак он не вписывался в подобную ситуацию, у него своих дел по горло. Да и не прилетел он еще.

— Я так и поняла. Очень рада, Михаил…

— Подождите, Мария Сергеевна… Ребята… — И пошла к ним, ведя Марию Сергеевну за руку.

— Кержаки. Точно. Кержацкие нравы, — сказал парень.

Ветер шевелил светлые, почти белые волосы маршала. Не будь бы он маршалом, взял бы Волков его за плечи и постояли бы они так. Движение души это было кратким и безотчетным: шевельнулись тоненькие пальчики Натальи на сгибе его руки — и прошло.

С этими словами Штоков тяжело поднялся, ушел в глубь комнаты. Только сейчас Алексей Иванович увидел, что хозяин был в валенках.

— Да, я понимаю вас, Игнат Михайлович. Спасибо…

— Ну довольно, мать. Спасибо. Ребята с дороги. Отдохнуть им надо.

Военный круто повернулся к карте, указка со стуком уперлась в нее. И чуть отклонившись назад, чтобы полковник мог видеть, куда он показывает, сказал так же резко и отрывисто, точно испытывал личную неприязнь к полковнику.

Меньшенин никак не мог вспомнить рентгенолога, хотя вместе с ним смотрел сердце Коли. Помнились только массивные мягкие плечи и запах «Огней Москвы».

Может быть, он надеялся, что она станет его успокаивать, что-нибудь говорить. А может, он действительно больше не в состоянии выносить все. Но она не стала оправдываться, как сделала бы еще неделю назад из жалости и какой-то материнской нежности. Сейчас же, после того, как она за одни сутки повзрослела на несколько лет, когда за ней стояла откровенность Штокова, когда с такой прямотой и беспощадностью она думала о себе, она не стала этого делать. Мягко, но четко она отозвалась:

— Что бы вы сказали, предложи я вам выпить чашку кофе? — Спросил он это резко, и она поняла, что ему неловко об этом говорить и что он давно хотел это сделать.

— Я сейчас приеду…

Ольга сидела за столом в гостиной и что-то вертела в руках. Она подняла взгляд на сестру, и глаза ее недобро сверкнули.

У Барышева машина вызывала любопытство — и только, и он не почувствовал себя оскорбленным, как его комэск. И вот теперь он увидел или почти увидел эту машину и смутно, еще неясно почувствовал, что теперь новый истребитель имеет отношение непосредственно к нему самому. И ему стало томительно и беспокойно. Он не отрывался от иллюминатора: Ан-8 шел в левый разворот, словно нарочно давая возможность Барышеву увидеть это невероятное для полкового летчика скопление машин. Да и сам аэродром не имел конца, и его границы терялись в оранжевом мареве пыли.

Путь от кабинета полковника Сорокина, откуда только что звонил Меньшенин сюда, в клинику, займет минут десять, не больше.

— Я буду очень рада.

— Мария Сергеевна, я в институт. Часа через два вернусь. Прошу вас, проследите за дренажем. Сильнодействующих не нужно. Она справится. В крайнем случае — звоните.

— Прости, бабушка. Здравствуй. Вот мы все и собрались. Все три женщины.

«Волга» ушла, и ее красные огни тотчас затерялись среди множества других.

— Это значит и мне, — сказал Волков.