Под знаком четырёх

Нет, в этом Мегрэ (и Сименон) не оригинальны. Есть, однако, отличие: Мегрэ не любит сильных мира сего как представитель низов. Сименон будет подчеркивать исключительный демократизм Мегрэ, подчеркивать настойчиво, даже — назойливо, может быть, не замечая, что уже делает акцент и на его консерватизме, говоря о старомодных привычках: Мегрэ спит, например, в ночной рубашке в наш век пижам; как нечто должное принимает почти рабскую услужливость мадам Мегрэ. Он — патриарх; когда он не в духе, жена говорит ему «вы» и называет «господин Мегрэ». Мегрэ не любит перемен, он за устойчивость в нравах, быту, привычках. В нем есть некая, статичность, неподатливость влияниям окружающего мира, так точно запечатленная на экране и Габеном, и Тениным. Неподвижность лица Мегрэ, подобно Пуаро, — олицетворение стабильности и порядка, но, в отличие от последнего, он разделяет предрассудки масс, не очень доверяет, например, эмигрантам — полякам, итальянцам, а также холостякам, и, возможно, именно поэтому так велика его литературная и экранная популярность во Франции. В Мегрэ живет инерция масс. В быстро меняющемся, текучем мире он — твердыня, скала, гавань, надежное прибежище. Но если, например, полицейские у Чандлера весьма низкого мнения о современной цивилизации, если они уже и не способны замечать и ценить человеческое в человеке, то Мегрэ, знакомый, как шериф Пэттон («Женщина в озере»), с изнанкой жизни, сохраняет все-таки сочувствие ближнему. Для Пэттона и его помощников понятие «цивилизация» было бессмысленно, потому что они воспринимали ее только как «падение, грязь, разврат, беспорядок и все, что внушает отвращение». По контрасту частный сыщик Филип Марло способен видеть другую сторону цивилизации, то, что и называется цивилизованностью человека, — порядочность, честность, умение противостоять низменным побуждениям, недаром тот же Пэттон печально говорит Марло: «Сынок, я не вижу того, что видишь ты». А инспектор Уэббер уже и декларирует как бы от лица Чандлера: «Полицейское дело… очень напоминает политику. Необходимо, чтобы им занимались только лучшие из людей, но как раз лучших-то оно ничем привлечь не может».

Успех Сименона зависел еще и от того, что он сумел приобщить к полицейскому делу одного из лучших — гуманного, умеющего «видеть» комиссара Мегрэ.

В роли Мегрэ — вверху: слева направо — Чарльз Лафтон, Борис Тенин, внизу: слева направо — Жан Ришар, Мишель Симон

Но при этом мы не можем не заметить, что зло и несправедливость Мегрэ воспринимает с некоей стоической невозмутимостью. Еще и поэтому он не любит судить людей. Он стремится их понять, — «я их чувствую», — говорит он, но эго сочувствие тоже на свой лад, особое.

В прошлом веке Жорж Санд, восхищаясь «Хижиной дяди Тома», писала об авторе: «Она ниспровергает то странное прочтение Евангелия, при котором несправедливость угнетателя терпят по той причине, что она якобы дает возможность угнетенным проявить свою добродетель». Через сто лет Сименон отмечает, что по-прежнему очень немало таких, кто возводит приниженность и покорность неимущих в добродетель. И вот как на это отвечает Мегрэ: «Когда кто-нибудь умилялся смирением, с которым бедняки, калеки и тысячи других обездоленных безропотно влачат свое беспросветное существование в тисках большого города, Мегрэ пожимал плечами… человеческое существо может приспособиться к любой дыре».

Нет, это — не странное прочтение Евангелия, но от такой стоической приспособленности к существующему положению вещей иногда веет холодностью и даже казенностью взгляда, присущими чиновному положению Мегрэ. Но ведь Мегрэ и есть официальный защитник государства, несимпатичных ему политиков, продажных журналистов и бесчестных подрядчиков. Он колесико в механизме, хотя и довольно важное колесико, в чем-то уникальное. Он даже пытается культивировать в себе особость и сознание уникальности. И автор всячески ему в этом помогает.