Под знаменем большевизма. Записки подпольщика

Торжественную картину представляли похороны убитого на броненосце матроса Григория Вакулинчика. Произошли они совершенно неожиданно как для организации, так и для населения. После об’явления города на военном положении, после расстрела в порту и на улице, никто не предполагал, что администрация допустит похоронное шествие через весь город. Но, видно, слишком велика была боязнь администрации перед грозным пришельцем, так дрожали они при мысли о бомбардировке города и дезорганизации войск, что… согласились на эту опасную игру.

Матросы требовали, чтобы допущены были к похоронам 100 матросов с винтовками. Администрация согласилась, предварительно гарантировав неприкосновенность личности матросов, лишь на то, чтобы тело сопровождало не более 12 человек без оружия. По условию, матросы должны были вернуться не позже 7–8 ч. вечера. Я столкнулся с похоронной процессией в 5 час. дня на углу Преображенской и Почтовой ул. За катафалком шли 12 матросов, за ними шествовала толпа в 500–600 рабочих с певчими и священником. Шествие производило глубокое впечатление. За процессией не следовало никакой стражи, но вдоль почти всей Преображенской ул., от порта до Успенской церкви, выстроились в ряды с обеих сторон войска. При прохождении процессии солдаты отдавали честь, снимали шапки и крестились. Возле Успенской церкви священник остановился служить литургию[10]. Как только катафалк двинулся, спешившаяся рота солдат под командой пристава… врезалась в процессию и отрезала всю толпу от трупа. В тот же момент рота повернулась лицом к толпе, дала по приказу пристава без всякого предупреждения залп. Трудно описать тот безумный ужас, который овладел мирной толпой. Вмиг не осталось ни одного человека на месте. Залп был холостой и не причинил никому вреда.

Так как я шел рядом с матросами, то очутился в числе 20–25 человек, оставшихся еще у гроба. Катафалк остановился. Трое матросов отделились и направились к приставу, но он, как зверь, заревел: «Идите, идите вперед, а то буду стрелять!». Матросы, постояв с минуту, двинулись вперед. Немедленно с боковых улиц стали стекаться все новые и новые толпы. Мы шли беспрепятственно до Чумной горы, но здесь уже, вместо прежних 500 человек, было 300 чел. Подойдя к водопроводной станции, мы вновь увидели две роты солдат.

Едва толпа миновала переулок, как стоявшая там рота с ружьями на-перевес быстрым шагом выстроилась во всю ширину дороги.

Немедленно трое из нас подошли к офицеру для переговоров. Он нас успокоил, и процессия двинулась вперед и минут через 10 достигла кладбища.

Здесь толпа навзрыд зарыдала. Самые сильные, закаленные нервы не могли бы выдержать.

Два оратора в сильных речах указывали на значение пережитых дней, призывали к борьбе, — к борьбе до победоносного конца…

Могилу засыпали. Грустное, тяжелое настроение сменилось совершенно бодрым, таким, с каким идут люди, готовые умереть в борьбе. Бодрые, настойчивые возгласы «Долой самодержавие!», подхваченные всей толпой, звали к новой, лучшей жизни.

Обратная дорога с кладбища в город на извозчиках была сплошной овацией для матросов. Тысячные толпы приветствовали их по всему пути.

Было уже 7 1/2 часов, и товарищи их на броненосце беспокоились за их участь. Как уже было сказано, матросам была гарантирована неприкосновенность личности. Но едва они доехали до пристани, как какой-то полицейский приказал дать по ним залп, — четверо убитых, двое раненых, остальные арестованы… В ответ на это через несколько минут с броненосца раздались один за другим два залпа по городу…

Использование легальных возможностей

После «потемкинских дней» последовали массовые аресты; многим товарищам пришлось бежать, ряд крупных работников уехал из Одессы. Секретарем Одесского комитета стал товарищ Гусев.

Только-что разыгравшиеся события и выявившийся в процессе их партийный раскол породили в рабочей среде определенное желание об’единения организаций меньшевиков и большевиков. Об’ясняется это тем, что рабочие неясно представляли себе разногласия тех и других и были сбиты с толку выступлениями таких видных приезжих агитаторов, как «Лева» (Владимиров), который везде и всюду выступал за единство. В данный момент мне ясно, что эта позиция была неправильная, что нельзя было замазать соглашательством те глубокие основные разногласия, которые были между большевиками и меньшевиками, но тогда я вместе с другими работниками тоже голосовал за об’единение.

Из местных работников, которые пользовались авторитетом, выступали Александр Кацап и Роберт. Особенно памятны мне их выступления на собрании в университете.

Одесский комитет понимал, что в данный момент, имея перед собой массу членов партии, которые стояли за единство, он не может выступить против, и потому очень осторожно выступал за соединение на определенных условиях.

В меньшевистской организации члены партии также высказывались за об’единение. В конце-концов это об’единение состоялось после сентябрьских событий, когда и стали выпускаться прокламации за подписью Одесского об’единенного комитета РС-ДРП.