Под знаменем быка

— Предложить? — Панталеоне нахмурился. Неужели они хотят подкупить его? — Клянусь Богом… — с жаром начал он, но не договорил. Ибо врожденная алчность не дала ему докончить фразу. В конце концов, почему бы не выслушать их предложение. Может, оно его и устроит. Только дурак пренебрегает личной выгодой. Ведь о том, что Маттео в Пьевано, известно только ему. Но и предложенная цена должна быть достаточно высокой, чтобы компенсировать не только тысячу дукатов герцога, но и его уязвленное тщеславие, ибо придется прилюдно признаваться в том, что он не сумел справиться с поручением герцога.

Истолковав молчание Панталеоне, как колебания, мадонна Фульвия усилила натиск.

— Едва ли вы что-либо потеряете, даровав нам эти несколько минут. Разве вы не сказали, что замок занят вашими людьми? Что никто не сможет ни выйти, ни войти без вашего разрешения?

Панталеоне поклонился.

— Я согласен. Я обожду в приемной, — и вышел из зала, бряцая шпорами.

Оставшись одни, отец и дочь долго смотрели друг на друга.

— Зачем ты помешала ему? — прервал затянувшееся молчание старый граф. — Надеюсь, не потому, что пожалела такого мерзавца?

Ее губы презрительно изогнулись.

— Как ты мог даже подумать об этом?

— Другого объяснения я не нахожу.

— Если б мы позволили ему пойти за Маттео, подумай, что бы он сделал. Солдаты перевернули бы замок вверх дном, но нашли бы его.

— А что сейчас изменилось? Он все равно отдаст такой приказ. Как нам ему помешать?

Монна Фульвия наклонилась к отцу.

— Ради чего ты так долго изучал человеческую природу, если не можешь найти ответа на свой вопрос?

Альмерико сжался в кресле, ибо дочь его попала в точку: в критической ситуации философия древних оказалась бесполезной. А вот юная Фульвия, похоже, знала, что нужно делать.

— Разве ты не знаешь, разве об этом не написано на какой-то из этих страниц, что предавший раз будет предавать снова и снова. Разве ты не видишь, сколь низок этот человек, предавший того, кто протянул ему руку помощи, дал кусок хлеба? И, уж конечно, он предаст своего хозяина, если увидит в этом собственную выгоду.

— Ты хочешь сказать, что мы должны подкупить его?

Фульвия коротко рассмеялась.

— Мы должны сделать вид, что хотим подкупить его, — она прижала руки к вискам. — Знаешь, меня осенило. Словно с глаз слетела пелена и я увидела, какие перед нами открыты возможности. В мои руки вложено оружие, которым я смогу поразить нашего заклятого врага и отомстить за всех убиенных Орсини.

— Дитя мое, ты бредишь. Как сможет слабая девушка…

— Слабая — нет. Но сильная женщина из рода Орсини сможет. Слушай, — она наклонилась ближе и зашептала отцу на ухо сложившийся в ее голове план.

Альмерико слушал, сжавшись в комок, на лице его отражалось изумление.

— Боже ты мой! — ахнул он, когда Фульвия замолчала. — Боже ты мой! Как в такой ангельской головке мог зародиться столь чудовищный замысел? За все эти годы я не смог узнать тебя, Фульвия. Я-то держал тебя за дитя, а ты… — ему не хватило слов, так что осталось лишь всплеснуть руками. Стоик в нем уступил место родителю.

В тревоге за нее, своего единственного ребенка, он попытался отговорить Фульвию. Но та не уступала. Спорила с отцом, доказывая, что это единственный способ разделаться и с Панталеоне, и с его хозяином, герцогом Валентино. Она убеждала старого графа, что не будет покоя ни ей, ни ему, ни кому-либо из Орсини, если он удержит ее и не позволит реализовать разработанный ею план. Она напомнила ему, что, пока Чезаре Борджа жив, ни один Орсини не сможет считать себя в безопасности. А напоследок привела самый главный аргумент: мол, по ее убеждению, сам Господь Бог вдохновил ее, ибо как иначе слабейшая из Орсини могла даже подумать о том, что она должна отомстить за погибших сородичей, дабы не оборвался их род на земле.

И в итоге ее порыв передался старому графу, и он, все еще терзаемый страхом за дочь, согласился не препятствовать ей.

— Оставь мне Чезаре Борджа и его лакея, — хищно улыбнулась Фульвия, — а сам помолись за их души.

С тем она поцеловала отца и вышла к начавшему терять терпение Панталеоне.

Тот сидел в кресле с высокой спинкой у стола, на котором стоял серебряный канделябр с зажженными свечами. При ее появлении Панталеоне поднялся, отметив бледность лица мадонны Фульвии и ее крайнее волнение. Красота же, стройность фигуры, гордая посадка головы, наоборот, остались им незамеченными.

Мадонна Фульвия оперлась руками о стол, чуть наклонилась вперед, не сводя глаз с Панталеоне.

Как мы уже заметили, ему нельзя было отказать в хитрости и проницательности, но на этот раз он столкнулся с противником, который превосходил Панталеоне именно в этих, сильных его сторонах.

Мадонна Фульвия видела его насквозь, а потому знала, куда надобно наносить решающий удар.

— Посмотрите на меня внимательно, мессер Панталеоне, — голос ее звучал ровно, хотя сердце буквально выпрыгивало из груди.

Он подчинился, гадая, к чему она клонит.

— Скажите мне, красива ли я? Стройная ли у меня фигура?

Панталеоне поклонился, губы его изогнулись в саркастической улыбке.